Анатолий Елкин - Атомные уходят по тревоге

Сорокин улыбнулся, вспомнив мать. Она-то была совершенно твердо уверена, что он будет или врачом или учителем. И спокойно смотрела, как он десять раз перечитывал «80 000 километров под водой» Жюля Верна.

Тогда он и заболел морем. Разве он в этом повинен? Кого мог оставить равнодушным образ гения моря, борца и ученого капитана Немо!..

И шагал он в школу по тем самым улицам, где когда-то с набитым рукописями и книгами портфелем ходил калужский учитель Константин Циолковский.

— Это правда, что Циолковский преподавал в нашей школе? — спросил он как-то учительницу.

— Да. И именно в эти годы он создал свои бессмертные труды «Аэростат металлический управляемый» и «Аэроплан или птицеподобная (авиационная) летательная машина»…

«И время — время было всему виной, — думал Сорокин, — какое незабываемое время было! Уходили в непостижимые выси стратонавты, Чкалов штурмовал небо, и расстояния на планете становились короче, Водопьянов и Мазурук пробивались сквозь полярные вьюги на выручку челюскинцев, Москва приветствовала седовцев, а Папанин с товарищами водрузил на полюсе алый флаг. Россия в опалубках строек, грохоте котлованов, зареве мартенов, изумляя мир невиданными темпами, подвигами и самоотречением, штурмовала будущее. Комсомолия 30-х годов! Яростно спорившая о стихах Маяковского и Блока, читающая Беллинсгаузена и Лазарева, бросавшая вызов полюсу и небесам, удивлявшая мир невиданными перелетами.

В такое время разве можно было вырасти равнодушным человеком?

А потом? Что было потом? В 1939 году он закончил десятилетку и, не говоря ничего отцу и матери, послал заявление в Черноморское высшее военно-морское училище имени Нахимова. Успешно сдал экзамены. Когда перешел на третий курс, началась война… Да, это было именно тогда». — Сорокин старался вспомнить, что он делал на второй день после начала войны, и не мог. Память подставляла иные картины. Ростов. Курсантская бригада морской пехоты принимает первый бой. Много ребят полегло тогда, так и не увидев большого моря и океана, о которых они мечтали… Потом судьба забросила его на Северный флот, где лейтенант Анатолий Сорокин в бригаде морской пехоты дрался под Мурманском… Ранение. Госпиталь на Урале, и снова — бой. На этот раз уже на Западном фронте. Одним из первых он, командир отдельной роты автоматчиков, ворвался тогда в Ельню.

В далеком далеке видел сейчас Сорокин молоденького лейтенанта. В чем-то наивного, где-то бесшабашного, а в общем, кажется, не так уж и плохого парня, раненного под Смоленском, прошедшего огонь и медные трубы. Может быть, поэтому ему и приказали тогда завершить высшее морское образование. В 1945 году он заканчивает Каспийское военно-морское училище и назначается на Тихоокеанский флот. Здесь он впервые вступил на борт подводной лодки, и это определило его судьбу. Менялись моря — Тихий океан, Балтика, Север, но вот уже более двадцати лет служит он на подводных лодках.

Вспомнилась фотография: молодой худощавый лейтенант на боевой рубке. За спиной полощется флаг и чуть проглядывают в тумане контуры Дворцового моста в Ленинграде… Лейтенант Анатолий Сорокин на военно-морском параде в городе Ленина. Первые послевоенные годы…

Сорокин встал, подошел к зеркалу.

Да, сильно он изменился. Годы не проходят бесследно. И глаза уж не те… «Стареем, брат, стареем, — грустно подумал адмирал, — а впрочем, встретить свои сорок пять в таком походе не так уж и плохо… Во всяком случае, будет что вспомнить».

В 12 часов командир вывел лодку на глубину 45 метров.

— Поздравляем мы! — Он пожал руку Сорокину. — А теперь вас хотят поздравить родные…

К изумлению адмирала, он вдруг услышал голос жены и детей.

С магнитофонной ленты раздалось: «Отец, я прочитаю тебе стихотворение Лермонтова «Бородино»…

Сердце екнуло, на лбу появилась испарина.

А Вовкин голос продолжал:

— Над нами Тихий океан, Анатолий Иванович, — командир развел руками, — так что в гастроном мы сбегать не могли… Но к вечеру что-нибудь попросим у Нептуна. Авось не откажет…

Кок принес торт.

Ритуал поздравлений именинников соблюдался на лодке неукоснительно, и Сорокин не был здесь исключением. Для него было сделано то, что делалось и для матроса, и для старшины, и для всех остальных членов команды.

В кают-компании пили чай.

— Сорок пять, конечно, еще не пятьдесят, — серьезно заметил вдруг Сорокин, — но радоваться, кажется, в таких случаях нечему…

Он поймал изучающий взгляд командира лодки. Интересно, что он, которому едва за тридцать, думает о нем. Стареет, мол, адмирал. Последние годочки на море. А там — в штабы, подальше от штормовых широт… Тем, кому перевалило за сорок, трудно на лодках… Как ни делай их комфортабельней, месяцы и месяцы под водой без всплытия дают себя знать. Нет, это совсем не санаторий — подводный флот.

— Товарищ адмирал. — Ковалев сказал совсем не то, о чем думал Сорокин. — Мне вот тоже недавно очередной стукнул… Я все думаю, почему люди отмечают дни своего рождения? В молодости это еще понятно. Каждому хочется быть взрослым. А зрелые люди? Ведь каждый день рождения — еще один шаг к концу. А обычно человек всю жизнь чего-то ждет, строит планы, надеется. Все кажется ему, что настоящее счастье впереди. А оглянешься — уже жизнь прожита. Вот вы могли о себе сказать в какой-то момент: я счастлив, я больше ничего не хочу?

Сорокин ответил не сразу.

— Кто его знает, Николай Петрович. Ты поставил вопрос почти, как Гете: «Остановись, мгновение, ты прекрасно…»

Был ли я счастлив? А что, если всерьез подумать, — был. Вот если взять, скажем, детство. Калугу. Вроде бы ох как нелегко жилось тогда нашей семье! А хорошее в общем получилось детство. Почему-то запомнилась мне весна. Город тонет в яблоневом цвету. И друзья у меня хорошие были. И время интересное. Святое время. И, несмотря на все трудное, сейчас бы меня спросили: хотел бы я иного детства? Нет, не хотел бы.

Юность вся — в трудах и заботах. Мечтал о море, шел к нему трудно, вначале неуверенно. Но все же шел. И потому, что не все гладко получалось, наверное, и морское счастье испытал полной мерой. Тем, что легко дается, не дорожишь. И опять подумаешь: нет, не надо мне иного пути.

И так перебираешь день за днем, год за годом все-таки мы были счастливы, ребята моего поколения. Правда, досталась нам на долю война. Тяжелые четыре года, которым, казалось, не будет конца. Через страшное все мы тогда прошли. И я и в атаку ходил, и ранен был. А теперь, с сегодняшней вышки, словно иными глазами на все это смотришь. У человека, видимо, странным образом устроена память: надолго запоминается хорошо лишь то, когда тебе было неимоверно тяжело, а ты все-таки всем чертям назло выдюжил. Вроде бы как потягался силами с судьбой, самого себя проверил на прочность. И удовлетворение от такой победы — это, наверное, и есть счастье…