Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)

Крепко целую тебя и желаю много чего хорошего Сашке и Володе.

Твой Илья.

4.3.71

Здравствуй, дорогой Юлик!

Песни твои прочел, ну и, как всегда, приходится воображать их звучание и их вписанность в фильм. Наглость неслыханная: вообразить себя режиссером и еще композитором (!) Но ничего не попишешь. Вот, например, Гера на мой запрос о твоих песнях ответил: «Не знаю, Юлик их не поет». С чего бы это? ‹…›

Хорошо бы идее «Недоросля» все-таки воплотиться в жизнь. Для Майи особенно, которая, наверно же, истосковалась по делу, ну и для тебя, тем более что последующее материальное и моральное вознаграждение уже не потребует от тебя очень уж многих сил.

Хотелось бы вслед за тобой побывать в мастерской Лемпортов [110]. У меня, по вздорности моего характера, отношение к ним было амплитудное: от телячьих восторгов до скептического; особенно по поводу их всеядности и профессиональной отстраненности от дел простой человечности (так мне казалось). Но они – мастера, а это уж, действительно, самое главное.

Ну, будем жить и надеяться, что нашим друзьям и близким засветят большие и малые радости. Заслужили. По всем статьям.

Целую тебя. Илья.

4.3.71

Дорогой Гера!

‹…› Ты, наверно, совершенно прав, говоря, что целиком и полностью т в о е г о, соавторского стихотворения не существует. И все-таки, сознавая, что так бы я не написал и такой-то стилистический оборот мне не свойственен, я все-таки очень хотел бы быть автором многих русских стихов. Назову первые попавшиеся: «Брожу ли я вдоль улиц шумных», «Когда для смертного…», «Пора, мой друг, пора», «Дума», «Не верь себе…», «Два голоса», многие стихи Блока, Пастернака, Заболоцкого. Существует иногда даже ощущение (вздорное, разумеется), что классики просто опередили меня: так это мне родственно и близко. Хотя и тут фокус-покус: временами, несомненно, близко именно потому, что они написали уже, открыли мне, так сказать, глаза.

Твои выдержки из Эйнштейна чрезвычайно интересны; но боюсь, все-таки, что они рассыпаны среди формул и естественно-научных выкладок. Тогда труба дело: мне это никак не осилить, и 4-й том Эйнштейна так и не будет мной в жизни прочитан. Между тем пришел второй номер «Вопросов философии» (сегодня). Я его еще не читал, но по оглавлению могу судить, что, скажем, такая статья, как «Фундаментальные понятия и принципы в структуре физической теории» написана явно не для меня. Может, ты как раз зря совершенно игнорируешь этот журнал? Я, правда, не знаю, затрагивают ли специальные ваши издания философские проблемы, а это ведь должно быть интересно и поучительно.

Один из моих товарищей подписал меня на журнал «Памир». Пришла одна книжка, номер безусловно пустой. Но это ничего, наверно, не значит: номер на номер не приходится ‹…›

Пустоват, как я могу судить, и мир книжных новинок. С чего бы это в этом году? Не помню, писал ли я тебе о замысле «Разина» у твоего любимого Шукшина. Меня он (по его давнему интервью) насторожил, и поэтому результат кажется сомнительным.

У меня здесь выработалось несколько собственных отсчетов времени. Очень удобно считать по периодическим изданиям: по понедельникам, например, когда приносят «Литер. Россию», или по четвергам – день «Литературки». Паузы заполняются журналами и письмами (последние недостаточно; но я в этом отношении, кажется, прожорлив) – и время идет. Рекомендовал бы и тебе свой счет, но к чему в Дубне-то торопить время?

О Наде Рушевой я больше наслышан. Очень давно, когда ей было лет 15, в «Юности», кажется, была ее небольшая выставка. Но тогда ни булгаковских, ни пушкинских тем не было и в помине. Мне писали по ее поводу о каком-то ограниченном пределе земной жизни для таланта. Малоутешительно в каждом конкретном случае, верно? И еще: многое я пропустил и пропущу за эти годы; как хочешь, но это обедняет. Потому я тебе советую, невзирая на суетные [нрзб], все-таки стараться уловлять интересные эпизоды в нашем искусстве. Но тебе, впрочем, виднее.

Всяких тебе благ.

Илья.

10.3.71

Дорогой Марик!

Получил сегодня письмо от тебя и от Галки (твоей) и одновременно «Иностранную литературу», которую еще не читал. Поэтому разговор о твоем опусе придется отложить до следующего письма. А Галке я отвечу завтра на все ее чудесные и добрые слова.

Хорошо, что ты под музыкой имел в виду нечто иное, не связанное с версификацией. И твоя похвала присланным отрывкам мне очень кстати; собственно, это первый отзвук своего – и строгого (надеюсь, ты не изменил традиции нелицеприятного разговора) читателя-собрата. А вот прочтешь ли ты вещь целиком – бог весть: бандероли от нас не принимают, кажется, а переписывать все 20 глав – сизифов труд [111].

Я совершенно не знаю правил общих свиданий, пускают ли непрямых родственников или нет. Желание увидеть тебя очень и очень велико, но взвесь все, особенно имея в виду, что со средствами у тебя не густо, а траты ведь немалые. Я-то думал, что ты будешь в Красноярске и сделаешь это с оказией, тогда все было бы куда менее болезненно ‹…›

Хотел бы еще прочесть твои рассказы. Ты ничего не делал для их публикации? Я сейчас вспомнил о нашей идее и попытке совместного романа [112]. Фантастическая идея – но светлая, верно? Кто знает, вдруг она и осуществится когда-нибудь. Хотя бы так: мы пишем параллельно, не пересекаясь (только иногда), два романа в одном. Я не оставляю мысли когда-нибудь проиллюстрировать прозой, судьбами (всамделишними и сфантазированными) свои вирши. Я недавно многие из них перечел (мысленно) и подивился одному обстоятельству: многое все-таки было предугадано. Интересно, интуиция это или как-то малозаметно подгоняешь жизнь под стихи, которые все-таки при всех обстоятельствах – определенная квинтэссенция помыслов. Темочка – да? Эгоистическая. Но раз уж думается, я и написал тебе.

Советую тебе прочесть, если ты не читал еще, статью «Парадокс Кампанеллы» во второй книжке «Вопросов философии». Там совершенно неожиданно (для меня) поворот больной (тоже для меня) темы – волховской.

Я получил за это время еще одно письмо от Валерия Агриколянского и вдруг – от Эрика Красновского. Прибавь к ним тебя, Галок (Гладкову и твою), Юлика, Леночку, Церину Иоффе и др. – получается, что еще как живы институтские курилки. Ну и будем жить, друг мой. Успехов тебе и обнимаю.

Твой Илья.

12.0.71 г.

Дорогая Галка!

Это правда, письмами ты меня не очень балуешь. Но зато – какие письма! Я очень тебе благодарен за все твои хорошие слова. По-моему, мне теперь за всю жизнь не отплатить своим друзьям за эти семь месяцев (пребывания в колонии) самой высокой дружественности. Я понимаю, что извиняющееся слово «дела» ты взяла в кавычки из особой совестливости: дел-то у тебя с двумя детишками, с преподаванием, должно быть, действительно невпроворот, а я-то знаю, что письма требуют некоторой душевной сосредоточенности ‹…›