Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

…В январе 1981 г. Безверхов и Кузнецов приезжали к вдове моего знакомого Балцвиника М.А., убеждали ее в том, что я, будто бы, собирался продать на Запад за 50 долларов коллекцию фотографий, завещанную мне ее покойным мужем и т. д. Пытаясь склонить [Л.Г.] Петрову к лживым показаниям, сотрудники КГБ в сущности преследовали одну цель: «доказать», что я замышлял государственное преступление.

Разберем еще одну ситуацию, которая после ареста Азадовского получила в литературных кругах однозначную трактовку: провал его кандидатуры в члены Союза писателей, когда при голосовании на секретариате Ленинградского отделения СП ему «не хватило всего одного голоса».

Сперва отметим специфическое отношение к переводчикам в Союзе писателей, которое можно видеть по высказыванию Геннадия Шмакова, эмигрировавшего в декабре 1975 года в США и давшего 28 марта 1976 года интервью корреспонденту нью-йоркского бюро радио «Свобода» В.И. Юрасову. Вот что он сказал о коллегах по секции художественного перевода:

…Труд их оплачивается достаточно высоко, они пользуются правами наравне с другими членами Союза писателей – прозаиками, поэтами, критиками. С другой стороны, они – парии и неугодные личности. Они знают языки, им доступна любая литература и информация, их литературные мерки и критерии высоки, они – элита, и потому советские писатели, в массе своей прекрасно усвоившие, что соцреализм – это способ угодить партийному начальству в доступной им форме и обогатиться, испытывают к ним классовую неприязнь. К тому же они – конкуренты большинству советских писателей, для которых литература – источник привилегий. Ведь чем больше в России выходит хорошей западной литературы, тем выше уровень читательской взыскательности и вкуса…

Вообще же система избрания в Союз писателей в те времена была чем-то похожа на защиту диссертации: она занимала не менее года при самом благополучном раскладе и процедурно вконец изматывала даже карьеристов или приспособленцев, не говоря уже о рядовых писателях и переводчиках, вознамерившихся примкнуть к профессиональному сообществу. Поначалу требовалось собрать и представить рекомендации трех действующих писателей, членов Союза, а также ворох других бумаг; затем получить не менее ⅔ голосов в тайных голосованиях на всех уровнях, которых в общей сложности было четыре! Сперва секция (прозы, поэзии, критики, перевода и т. д.), затем – приемная комиссия, затем – секретариат Ленинградского отделения СП, и уже победным финалом – Москва, формально утверждавшая голосование «на местах». Главная трудность для тех, кто вполне устраивал коллег по писательскому цеху, как раз и состояла в голосовании секретариата Ленинградского отделения, где многим прошедшим два первых этапа обрезали крылышки с формулировкой «не хватило одного голоса».

У Азадовского этот процесс растянулся больше чем на год. В 1978 году он его инициировал и получил необходимые рекомендации. Его рекомендовали три члена Союза писателей: академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, доктор филологических наук Владимир Григорьевич Адмони, переводчица Рита Яковлевна Райт-Ковалева.

Так вот, 1 декабря 1980 года секретариат Ленинградской писательской организации как раз рассматривал кандидатов от переводческой секции, уже преодолевших первые две ступени, и Константину Азадовскому не хватило одного голоса. Безусловно, такое решение секретариата было для Азадовского неожиданным, да и весьма огорчительным: ведь членство в Союзе писателей – это не только возможность иметь привилегии согласно статусу, но и некоторый, хотя бы и эфемерный, иммунитет от «органов». Тем более что ленинградские чекисты всегда внимательно присматривались к тому, что происходило у их соседей-писателей.

И, наконец, еще одна история. Весной 1977 года Светлане позвонили на работу: «С Вами говорит сотрудник управления КГБ по Ленинграду; нам нужно с Вами сегодня встретиться. Подробности будут при встрече. Вам удобно у Летнего сада? Тогда договорились». Светлане было не слишком удобно, но, видимо, это было удобно сотруднику – все-таки недалеко от Литейного, 4. Вероятно, если бы ее вызвали непосредственно в Управление, она бы как-то настроилась на официальный лад, а тут – совсем непонятно; что еще за прогулки по Летнему саду?

Летний сад был уже наполнен бурной весенней зеленью липовых деревьев, людей почти не было. Она пришла раньше и пару минут подождала; они вошли внутрь и медленно шли по боковой аллее у Лебяжьей канавки. Разговор был мягкий, несколько даже с намеком на ухаживание – такой очень вежливый сотрудник, он деликатно коснулся прежней жизни Светланы, ее умершего мужа, потом – нынешней… «Ведь уже два года, как Вы вместе с Костей…»

Такая осведомленность о ее жизни Светлану испугала. Вопросы тем временем становились менее невинными. Уверена ли Светлана в своих друзьях? Понимает ли она, что Родина может в какие-то моменты нуждаться в ее помощи? Знает ли она, какой агрессии, явной и скрытой, подвергается Советский Союз со стороны западных спецслужб?..

Будучи человеком неглупым и прямым, Светлана в лоб спросила его, почему он ведет с ней этот разговор и что конкретно ему от нее нужно – ведь ни в чем предосудительном она не замешана и вряд ли к ней в связи со всем вышесказанным у КГБ могут быть какие-либо претензии. Сотрудник согласился и вообще поддержал Светлану в ее словах, но пояснил: среди ее знакомых есть люди, которые могут оступиться и принести вред не только себе, но и стране; есть те, которые общаются с иностранцами и потому находятся в группе риска…

И сотрудник предложил Светлане изредка, раз в две-три недели, встречаться, гулять, сидеть в кафе, И, быть может, он однажды попросит ее рассказать о ком-то конкретно. «Это только предложение» и т. д. Светлана была не менее откровенна. Она заявила (и, вероятно, не кривила при этом душой), что «это не для нее», что она «все равно не тот человек, который может или хочет иметь двойную жизнь» и т. д. И в конце концов сказала твердое «нет».

Расставаясь, сотрудник попросил не распространяться об этом разговоре: «Это важно и для вашего спокойствия». Буквально через полчаса, встретившись с Константином, она рассказала ему об этом. Впоследствии никто никогда ей об этом не напоминал.

Что это была за встреча? Говоря шершавым языком контрразведки, это был «личный контакт с кандидатом на вербовку в качестве агента, который позволяет выяснить, пригоден ли кандидат к агентурной работе». И действительно, в тот весенний погожий день сотрудник УКГБ выяснил, что Светлана для агентурной работы непригодна. Вероятно, после встречи он так и написал в своем отчете…

Но где же берет начало это противостояние? Ведь кроме общения с иностранцами за ним и «вины» – то никакой не было… При этом «иностранцы» – в основном коллеги-филологи, специалисты по русской литературе.