Юрий Федосюк - Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

Нельзя не признать, что среди современных актеров немало людей ярких и высокоталантливых. Но традиция угасла, актер измельчал – измельчал даже внешне: куда делись статные фигуры, благородная осанка, владение голосом?

Говоря о московских театрах моей молодости, я ни словом не упомянул один весьма важный – театр Мейерхольда. Стыдом всей моей жизни москвича является тот факт, что я ни разу в нем не был! Сказывалось влияние семьи, где всякий модернизм и авангардизм отвергался. Слушая впечатления отца о «Лесе», виденном им у Мейерхольда, я не испытывал сомнений: постановщик просто издевался над зрителем. Ходить в его театр не хотелось из опасения уйти эстетически оскорбленным. Да что семья! В прессе уже в 1935 году появился термин «мейерхольдовщина». Недавно еще считавшийся самым революционным театром страны, театр Мейерхольда внезапно получил клеймо формалистического, полностью враждебного принципам социалистического реализма. МХАТ и театр Мейерхольда как бы обменялись полярными местами в шкале официальных оценок.

Став студентом, я наконец решил пойти к Мейерхольду, чтобы самому составить представление об этом театре. Купил билет на «Лес», но как раз в этот момент театр закрыли, и вместо спектакля я получил деньги за сданный билет. Опоздал.

Но, как ни странно, с Мейерхольдом лично меня связала тоненькая ниточка, в некотором отношении небезынтересная. У меня сохранилось письмо от него. Вот как обстояло дело.

Юношей мне вдруг пришла в голову довольно банальная мысль завести альбом с автографами известных людей искусства. Купил открытки с портретами, вложил их в конверты, приложил, чтобы не утруждались, конверт с моим адресом, а также, конечно записку с просьбой надписать на память прилагаемую фотографию и всё это послал по почте.

В.Э. Мейерхольд. Открытка 1935 г.

Ответили Качалов, Алексей Толстой (просто расписался), не ответил Москвин. Мейерхольд, автографом которого я тоже почему-то решил обзавестись, не отвечал очень долго, я уже и забыл, что писал ему.

И вдруг приходит конверт с адресом, написанным моей же рукой, в конверте – посланная мною открытка с надписью наискосок: «Юрию Федосюк с приветом. Вс. Мейерхольд. Москва 16/11.38». Тут же – записка на четвертушке бумаги с печатным штампом «Народный артист республики Вс. Э. Мейерхольд». Вот содержание записки:

«Простите, т. Ю. Федосюк, что просьбу Вашу подписать открытку (фото) исполнил с таким запозданием. Известите меня о получении этого письма (можно по телефону 5-87-31).

С приветом

Вс. Мейерхольд.

15/11.38».

Я, конечно, не известил – сознательно. Боялся вероятного его вопроса, что больше всего понравилось мне в его театре, какие спектакли я видел. Врать не хотелось, да и было бесплодно, говорить правду – стыдно: сразу разоблачил бы себя как мелкого, беспринципного тщеславца. Лучше всего было отмолчаться.

Записка В.Э. Мейерхольда

А молчанием своим я, бесспорно, нанес дополнительный булавочный укол в сердце гонимого режиссера. Письмо свое с открыткой я послал за несколько месяцев до получения ответа, когда театр еще существовал. Но вот 7 января 1938 года вышло постановление о закрытии театра, над которым давно уже нависли тучи; до того, 17 декабря 1937 года, в «Правде» появилась статья с многозначительным заголовком «Чужой театр». Можно себе представить состояние Мейерхольда, оставшегося не только без своего детища, но и вообще без работы. Только в мае 1938 года он был назначен режиссером Оперного театра имени Станиславского. Сидя без дела дома, недавний баловень судьбы и государства стал приводить в порядок свои дела, разбирать накопившиеся письма; тут ему и попалась на глаза моя просьба, написанная неустоявшимся полудетским почерком (почерк мой всегда года на три был моложе меня). Наверное, его тронуло то обстоятельство, что и в последние годы у его театра нашлись поклонники среди молодежи. Стало немного совестно, что так долго не доходили руки откликнуться на пустячную просьбу юного незнакомца. С другой стороны, режиссер явственно ощущал, что блокирован, возможно, какие-то его письма не доходили до адресатов. Отсюда не только автограф, но и записка с извинением и странной просьбой подтвердить получение письма.

Но подтверждения не последовало – ни телефонного, ни письменного, а в том же 1938 году Мейерхольд был арестован как «враг народа». Тот Мейерхольд, избалованный признанием, который еще за несколько лет до этого кокетливо говорил ученикам: «Я часто просыпаюсь ночью в холодном поту с мыслью, что я стал банален, что у меня в жизни всё слишком благополучно, что я умру под толстым стёганым одеялом». А в 1940 году он, при не оглашенных до сих пор обстоятельствах, умер в заключении, вряд ли «под толстым стеганым одеялом».

Мы, тогдашние студенты, думали, что настоящие, большие трагедии – принадлежность лишь далекого прошлого, шекспировских времен. Судьба Мейерхольда – типичная трагедия XX века. Низвергнутый с вершин театрального Олимпа, этот признанный лидер режиссерского искусства умер в неизвестности, с позорным ярлыком «врага народа», презренного «зэка». Настоящие трагедии тихо совершались вокруг нас.

Административному закрытию при Сталине подвергся не только Театр Мейерхольда. В разные годы были закрыты МХАТ 2-й, Реалистический театр Охлопкова, таировский Камерный театр, Государственный еврейский театр, но из всех театральных руководителей репрессирован и вычеркнут из истории театра был один лишь Мейерхольд.

Неисповедимы пути русского театра. В его бессмертие я верю, никакие новые виды искусств и средства коммуникаций не зачеркнут потребности непосредственного общения зрителя с актером. Однако, если сравнивать, общая культура театра и актерское мастерство за последние полвека, на мой взгляд, несколько снизились. Всякого рода авангардизм, некогда запретный и потому привлекательный, уже исчерпал себя. Полупустая сцена с неясного назначения конструкциями никого уже не удивляет и не привлекает. Аплодисменты художнику раздаются лишь тогда, когда зритель видит на сцене реальный и живописный пейзаж или интерьер. Что касается режиссуры и приемов актерской игры, то живая жизнь оказалась гораздо богаче и интересней всяких формальных выдумок.

Хорошие и плохие актеры были и будут всегда. Нынешние актеры, независимо от дарования, часто просто отбывают номер, проглатывают текст и откровенно халтурят. Насколько режиссеры старательны в постановочных выдумках, настолько же они стали равнодушны к исполнению, особенно старых спектаклей. Иные постановки откровенно скучны, ловишь себя на том, что думаешь о постороннем и поглядываешь на часы: когда же кончится? Раньше такого, во всяком случае во МХАТе, не бывало: напротив, хотелось, чтобы спектакль длился подольше. Как жаль, что свистеть и шикать в театре давно уже считается хулиганством. Ради поднятия театра следовало бы узаконить и возродить эту отмершую реакцию зрителя. Сегодня любой спектакль, даже самый слабый, заканчивается вежливыми аплодисментами. И актеры, и режиссеры тем самым считают, что всё обстоит благополучно. Театральное представление должно быть для зрителя и актера праздником. Как редко это сейчас бывает!