Юрий Федосюк - Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

…Вскоре после Центрального парка в «парки культуры и отдыха» были превращены некоторые старые московские парки – Сокольники, Останкино, Измайлово и иные. Одновременно некоторым присвоили имена выдающихся людей: Останкинский получил имя Дзержинского, Сокольнический – Бубнова, Измайловский – Сталина. Однако в 1937 году, после ареста тогдашнего наркома просвещения Бубнова, Сокольнический парк снова остался без имени, Измайловский лишился имени Сталина в 1956 году.

Само собой разумеется, во всех городах СССР по примеру первого – московского – парка открылись собственные парки культуры и отдыха.

Новые парки культуры и отдыха, хотя и обогатились всякого рода аттракционами, павильонами и культурно-массовыми заведениями, продолжали сохранять свой исконный облик старинных усадебных парков и в смысле «интересности» ни в какое сравнение с ЦПКиО не шли. Это были скорее парки отдыха и культуры. Сюда ездили слушать птиц, а не радио.

Еще в 20-е годы мы ездили с семьей в Измайловский парк – отец упорно называл его по-старому – «Измайловский зверинец»; первый раз я вообразил, что это нечто вроде зоопарка и очень разочаровался, не увидев там никаких зверей. Изредка ездили в Петровское-Разумовское, которое тогда еще не именовалось Тимирязевским парком, но чаще всего – в Останкино. В то время это был живописный, но весьма запущенный парк – необыкновенно большой, сейчас он заметно уменьшился: часть его отошла под новый ботанический сад, другая – под ВДНХ [42]. Погуляв по аллеям, усаживались отдохнуть на скамейке около продолговатых прудов. Теперь это знаменитые пруды ВДНХ, я хорошо их знаю и представляю, но никак не могу в своем сознании согласиться, что это те же пруды, около которых я играл в детстве, настолько всё вокруг изменилось. Одни и те же пруды в памяти живут совершенно раздельно, будто это разные, ничего общего между собой не имеющие водоемы. Так бывает даже с целыми городами, если их посещаешь в разное время, особенно с разных концов.

Путешествие в Останкино отнимало не меньше часа. Мы ехали на «Аннушке» до Сретенских ворот, там пересаживались на трамвай № 9, который вез нас по узкой Сретенке, потом нырял под арку Сухаревой башни, далее выезжал на обсаженную с обеих сторон палисадниками 1-ю Мещанскую улицу [43]и вывозил к Рижскому (тогда ещё Виндавскому) вокзалу. Здесь старую границу города отмечали две громоздкие кирпичные башни; сама площадь Рижского вокзала носила название Крестовской заставы. За нею шел не длинный и широченный нынешний путепровод, а узенький, построенный перпендикулярно к железнодорожным путям мостик, ведущий к Пятницкому кладбищу с его миниатюрной, живописной церковью.

Отсюда трамвай сворачивал на Ярославское шоссе. То, что виделось вокруг, уже нельзя было назвать городом. Нет нужды говорить, что я не отлипал от окна, жадно всматриваясь в окрестности. Москва как бы кончилась: вдоль шоссе, плохо вымощенного, тянулись мелкие деревянные дома села Алексеевского. Огороды с чучелами. Колодцы с журавлями. Пыльные тополя со стаями галок. Трамвайные рельсы здесь не были проложены булыжником, а поднимались над землей, как железнодорожные. Долго в глазах мелькали пестрые купола Алексеевской церкви – других заметных ориентиров вокруг не было, не было и домов выше двух этажей.

За Алексеевским тянулись уже настоящие поля с перелесками. Где-то наконец трамвай круто сворачивал влево, на 1-ю Останкинскую улицу и сквозь толщу обсаженных кустами и деревьями обывательских домишек и пригородных дач устремлялся к Останкинскому пруду, где делал конечную петлю. В Останкине сочно пахло зеленью, навозом и куриным пометом, кудахтали куры и блеяли козы. Трамвай казался тут пришельцем из другой цивилизации.

Путешествие в Останкино было целодневным, мы брали с собой всякую снедь, закусывали, гуляли и возвращались домой уже в сумерках; дома не обедали, а только ужинали. От обилия воздуха и впечатлений, интересного, но долгого и утомительного пути я, ещё дошкольник, едва поужинав, засыпал глубоким сном.

Слева от пруда, не доезжая до дворца, зеленела редкая роща высоких деревьев. Она существовала еще в 1937 году, когда мы, мальчишеская компания нашего класса, как-то ездили играть сюда в футбол вместе с нашим классным руководителем. Теперь здесь находится телецентр с гигантской телебашней, высокие дома. О прошлом напоминает только шереметевский дворец с древней церковью налево от входа. Некогда зеленые берега пруда оделись в бетон, и пруд полностью утратил свой прежний сельский вид.

Избалованный метрополитенными скоростями, современный москвич томится даже при получасовом передвижении в трамвае или автобусе. А в те времена и трамвай, и автобус двигались гораздо медленней, чем сегодня. Поездка «за город», то есть в Останкино, Измайлово или Кунцево, требовала значительного времени и немалых неудобств. Но это воспринималось легко, как должное и неизбежное.

Мой первый школьный класс был вторым классом. В те времена детей, получивших в семье начатки образования, разрешалось сразу же отдавать во второй класс. Наш 2-й «В» класс был целиком составлен из овладевших грамотой новичков.

На одной из задних парт сидел худенький, бледный мальчик с удлиненной, яйцевидной головой. Вел он себя тихо и отчужденно. В играх не участвовал, друзей не имел. Тонкие губы выражали сдержанно высокомерную улыбку. Звали его Володя Азаров.

Как-то на переменке мы разговорились.

– Кто твой фатер? – поинтересовался мальчик.

Узнав, что отец мой – всего-навсего служащий Резинотреста, Володя заметно оживился.

– А мой, – солидно заявил он, – правая рука самого Литвинова. Знаешь, кто это такой?

Кто же не знал Литвинова – тогдашнего наркома иностранных дел!

– Без него Литвинов, – гордо продолжал Володя, – ни одного важного решения не принимает. А мама моя – адвокатесса.

Помощник Литвинова, адвокатесса – такими знатными родителями никто другой в классе похвалиться не мог. Позднее я выяснил: отец Володи, крупный юрист-международник, в самом деле состоял консультантом у Литвинова. Статьи за его подписью можно встретить в старых солидных журналах, в том числе дореволюционной давности.

Володя не столько учился, сколько болел – бесконечные ангины, ларингиты, бронхиты. В классе его видели редко. Большую часть времени он проводил дома.

Вероятно, Володя рассказал обо мне родителям. Последовал телефонный звонок адвокатессы – я приглашался провести с Володей воскресенье.