Юрий Федосюк - Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

– Жаль, что ты не знаешь французского языка, я бы тебе кое-что сообщил по секрету.

Мне хотелось спросить, когда Володя вдруг успел овладеть французским языком, но я сдержался и вместо этого посоветовал ему тихо высказать желаемое по-русски.

Тут Володя поведал мне то, что так его томило:

– И зачем только ты приглашаешь к себе девчонок?

А были всего две девочки, давние мои приятельницы.

Во втором и третьем классе миссия доставки меня к Володе и обратно выпадала на старшую сестру. Наши дома соединял трамвай 24-го маршрута, шедший мимо Покровских Ворот до Лефортовской площади и далее. Эта нагрузка никак не устраивала взрослеющую сестру. Володю к тому же она терпеть не могла и отзывалась о нем кратко и язвительно:

– Умный мальчик – голова огурцом.

Потом меня стали отпускать к Володе одного, но, если я засиживался, поторапливали из дома по телефону.

Когда мне стукнуло 12 лет, дядя Коля, бабушкин брат, решил мне отдарить 33 тома энциклопедии «Гранат», вышедших к 1917 году. Я не замедлил рассказать новость Володе.

– Ну что ж, – глубокомысленно изрек юный эрудит, – это будет способствовать твоему развитию.

И далее совершенно серьезно, без тени иронии:

– Когда прочтешь все 33 тома, я возьму тебя своим секретарем.

Я не нашел в этой фразе ничего унизительного, тем более что

смутно представлял себе обязанности секретаря – энциклопедия кончалась уже на букве «П» – и простодушно сообщил о Володином обещании домашним. Они были возмущены.

– И ты не ответил этому нахалу как следует?

– Нет, а что?

– А то, что у тебя нет никакого самолюбия.

Наверное, и в самом деле самолюбие отсутствовало.

В шестом классе Володя заболел основательно, из класса выбыл и возобновил учебу только через год, уже в другом, младшем классе.

Тут мы совершенно раззнакомились, хотя и виделись почти ежедневно: оба потеряли друг к другу всякий интерес. К 9-му классу (я был уже в десятом) Володя сильно вытянулся, стал говорить самоуверенным баском классного всезнайки, а на мои приветствия отвечал небрежным кивком головы.

И вдруг Володя исчез, как сквозь землю провалился, вместе с некоторыми другими своими одноклассниками. Шел злополучный 1937-й год. Шепотом передавали, что Азаров возглавил какой-то школьный нелегальный кружок, который собирался где-то вне школы и занимался политически вредными разговорами.

Представляю себе отчаяние родителей: единственный сын, умный и талантливый Лалик (так нежно называла его мать) где-то в Сибири, в ссылке, с его-то здоровьем… Да и положение родителей несомненно поколебалось: ведь они вырастили «врага народа».

Как ни странно, хворый юноша выдержал все испытания тюрьмы и ссылки. К моменту реабилитации отец его уже умер, вскоре скончалась и мать. От заведующего книжным отделом учреждения, в которое после войны я поступил работать (он же был и крупным книжным маклером), я узнал, что Азаров-млад-ший возвратился в Москву и распродает богатую отцовскую библиотеку.

А в середине 1960-х годов я прочитал в «Вечерней Москве» объявление: диссертацию на степень кандидата экономических наук защищает в Экономико-статистическом институте В.Е. Азаров. Это был, бесспорно, он.

Движимый каким-то неясным порывом, я поехал в унылое здание в Большом Саввинском переулке. Прошло более четверти века, но Володю я узнал сразу: на кафедре стоял худой, рослый мужчина, заметно облысевший. Ученый секретарь прочитал его биографию такой скороговоркой, что постичь что-либо в судьбе диссертанта было невозможно: родился тогда-то и там-то, далее без всякой паузы: с 1956 по 1961 год учился в Экономико-статистическом институте, окончил его с отличием, там же стал преподавателем… Словно не зиял в Володиной биографии многолетний, мучительный пробел.

Володя четко и уверенно чертил какие-то формулы и диаграммы на доске; всё, что он говорил, было для меня столь же темно и непонятно, как в свое время движение светил или принцип устройства горизонтального телескопа. Я снова, как в детстве, ощутил всё ничтожество своей поверхностной эрудиции перед монбланами Володиных познаний.

Мне не хотелось открывать своего присутствия, тем более что я не был уверен, помнит ли меня вообще Володя через столько тяжких и скверных лет. Тем не менее в перерыве перед голосованием некая загадочная сила повлекла меня к нему. Он стоял отчужденно в углу и нервно курил. Маленькая черноглазая женщина влюбленно смотрела ему в глаза, снизу вверх. Я подошел, пожелал ему успеха, пожал руку. Он с любопытством взглянул на меня, не узнав. Тогда я назвал себя.

Глаза Володи, суховатые и бесстрастные всё это время, вдруг зажглись неожиданным добрым и мягким светом.

– Юра, – взволнованно сказал он, – каким образом ты здесь? И ты пришел сюда только ради моей защиты? Не случайно, значит? Как я тронут, если б ты знал! А это моя жена Машенька. Познакомились, как ты догадываешься, в весьма отдаленных местах. Машенька, это Юра, друг моего детства, помнишь, я тебе о нем рассказывал?

Машенька подтвердила: да, я так много о вас слышала, спасибо, что пришли, ведь никто из старых (она подчеркнула это слово голосом) знакомых не пришел.

Последовали уговоры: надо обменяться телефонами, встретиться, повидаться, но все трое понимали: всё это бессмысленно, ничто уже нас не соединяет и соединить не может. Явился я сюда, в торжественный день, как призрак Володиного далекого детства, чтобы исчезнуть из его кругозора уже навсегда. Линии наших жизней, давно разошедшиеся, сойтись уже не могли.

…Не так давно в сберкассе меня обслуживала практикантка, студентка Экономико-статистического института, – так было написано на табличке. Я спросил её об Азарове. Она сказала, что это любимый их преподаватель, профессор, доктор наук, с недавнего времени декан.

Итак, Володя Азаров взял свое: выжил, всё вытерпел, стал крупным ученым. Я рад за него; как же рады были бы его родители!

И в заключение – странная параллель, которыми вовсе не бедна наша жизнь: не так давно, изучая историю московских зданий, я вычитал, что в старом корпусе Лефортовского дворца за двести лет до Володи жил другой слабый и болезненный мальчик – российский император Петр II, внук Петра Великого, сын опального царевича Алексея, очень похожий внешне на отца. Покои юного императора могли быть только в бельэтаже, то есть там, где потом находилась квартира Азаровых. Я мысленно вижу бледного, длинноголового подростка в расшитом кафтане, неслышно расхаживающего по огромной зале, которую помню как азаровскую столовую. В этом же доме юный император умер пятнадцати лет отроду от какой-то инфекции, которая была вызвана простудой. Володя при всех превратностях своей судьбы оказался всё же счастливее своего предшественника по квартире. Интересно, знает ли всеведущий Володя о том, кто жил в стенах его детства задолго до него самого? Наверное, не знал и не знает, а то бы похвалился в свое время мне.