Геннадий Коваленко - Прозвища казаков донских и кубанских станиц. Казачья жизнь

Комиссия долго гуляла по лугу, строила всяческие предположения. Да в голову, очевидно, с большого похмелья одна дурость лезла. Думали, гадали, когда их дедки бабок знали и, наконец… вернулась. Встречают их атаман со стариками и спрашивают:

– Ну што?

– Да ничего вроде…

– Как ничего…

– Да так. Кругом мокро, а посередь тараньи головы валяются… должно тарань сено наше и поела… Подплыла… Известное дело… Голод не тетка.

Смеху-то было в соседних станицах, когда там узнали о решении комиссии: «Все кузни исходили, а не кованы возвратилися». Дурака по делу пошлёшь, и следом пойдёшь. От того и прозвали верхне-чирцев: «Таранка сено поела».

«Дражнение» казаков Вешенской станицы («куцые» да «ломохвостые») существовало и в стихах. Дело в том, что казаки с дьячком хорошо подгуляли. Как говорится: пока казак в седле, он не пьян, а навеселе. Да не даром люди говорят: не пей до дна – на дне дурак сидит. Ан нет, выпили, и поспорили с дьячком, мол кобель Цуцик, вместо звоноря в колокола бить будет, а святой церкви от этого не убудет. Втянули они кобеля гуртом на колокольню и давай в колокола бить. С перепугу, кобель совсем ошалел и выскочил из колокольни, и упав, сломал хвост. Спустились станичники с колокольни и стали думать-гадать, как горю кобелиному пособить, как починить хвост. Но сколько думу не думали, так и не решили чем кобелю помочь, и остался кобель ломохвостым, а с ним и вся станица. Дознались об этом соседи вёшинцев, да и стихотворение на них сочинили:

В Вешенской станице

Кобель упал со звоницы.

Звали его Цуцучком

На колокольню манили кусочком.

Стали думать и рядить,

Как же быть:

Если приварить,

То не будет служить;

Если припаять,

То не будет стоять;

Если приклепать,

То не будет вилять.

Если…

То…

И дальше» если» и «то», но ничего не нашли станишники… Так и остался кобель куцым на весь век, как и все вёшенские казаки.

Отцы духовные частенько играют видную роль в прозвищах станиц. Вот и в Гниловской целая история с попом случилась. И грустная, и весёлая в одно и то же время… Виной ей одна жалмерка. Красивая была баба. Длинные волосы, светлые глаза, большие ресницы – и чуть-чуть приметные для внимательного взгляда усики… Пух такой над верхней губой розовой.

Ну, как тут устоять, если жалмерка она? Никак, то есть, не устоять. А гниловской поп был как кочет, что курей топтать хочет. Как посмотрит на неё поп, хоть об земь – хлоп! Ухмыляется, что кобыла, на овес глядючи. Не даром ведь говорят, что в чужую жену черт ложку меду кладет.

Вот и потерял поп голову. Начисто потерял. Вместе со своею чёрной бородой. Да в таком деле – как ее не потерять? Загляделся раз, другой, она ему подмигнула левым глазом – скатилась у попа с плеч голова и… Пропал поп! Ночку у ней, да через день, ещё одну, потом ещё и ещё – так и пошло, как по писанному. Уж о постах-то он и думать позабыл. Да и какие тут посты, посудите сами… Скажут: у попа – попадья… Ну, что ж с того? Попадья попадьей и останется… Разгулялась поповская кровь. Недаром у нас в Донской области Поповых – тьма и один человек! Не даром в пословице говориться: «Горох в поле, да жалмерка в доме – завидное дело: кто ни пройдет – тот щипнет». Прокрадётся через сад и в дом к ней шмыг, – только его и видели.

Но нет ничего тайного, что бы ни стало явным. Проведали об этом родственники мужа жалмерки, и заговорила тут семейная гордость:

– Што-ж ето? Ето-ж безобразие одно?! – возмущались два старших брата. – Сёмка служит, а жена не тужит, с попом веселится, грешит и не постится? … И стали на попа охотиться. Только ухватить его никак не удаётся. Известно – ночи темные, для жалмерки томные. А поп в темной одёже хоронится – его от куста, скажем, и не отличить.

Бились браты, бились, и догадались, снастью обзавестись. Теперь, думают, попу не спастись. Поставили в саду на дорожке большой вентерь, что в Дону ставится. Как поп был у своей любушки, зашли с другой стороны куреня и давай в окна громко стучаться – пугать:

– Э-ей, – кричат, – отвори-ка… Дело важное есть… Это мы – Ивановы браты… Схватился поп, сгрёб, что под руку попало, и кинулся вон в окошко. На дворе ни зги, как бы не вышибить с испугу мозги! В темноте забежал поп прямиком в вентерь – и назад ходу ему не оказалось. Попал как кур в ощип – погиб поп, погиб! Братья тут как тут, попу бока намяли. Сказали потом, что мол не разглядели, что поп. Паки и паки – съели попа собаки; да кабы не дьячки, разорвали б на клочки.

Пропал поп! Вся станица поглядеть на попа сбежалась… Сидел он в вентере, словно зверь за решёткой. И смех, и грех, один на всех! Слава то про попа по всему Дону разойдётся. Посидел, посидел, а делать то не чего. Стал при всём народе стал каяться:

– Простите меня, православные, а вам, Бог простит… Погиб я, погиб… Погиб за даром… за усы… Бес – он знает, на какую приманку кого поймать!

Посмеялись казаки с бабами, головы почесали, да и решили попа простить. Говорят, каков игумен, таковы и братья. Попа то простили, да сами ославились. Теперь, чуть что сразу гниловцам попа в вентере припоминают.

Ехал как то казак со службы. На радостях, что скоро дома будет, и сынишку к груди богатырской прижмет, и жену молодую обнимет, и тыны поправит, хозяйство подновит, – накупил он разнаго гостинцу. И жене, и сыну, и всем, кто дорог был его казачьему сердцу. Оно известное дело: казак на Дунае или в Польше служит, а жалмерка на Дону тужит.

– Вот – думает – порадую домашних…

Для жены же купил новые ботинки. Что это были за ботинки?! Форсу в них – бездна! Блестят, как жар. Шагнёшь в таких – скрипятъ. А ежели на ноги надеть – рыпу не оберешься…

– Вот, ето ботинки, такъ ботинки… радовался казак. Вед, ето, как она, моя то, пройдет – усех въ жар бросит. И старых, и молодых… А уж про бабье говорить не приходится: ежели от зависти не подавятся, так мужей поедом съедят… И што за ботинки! Настоящие гусарики, не ботинки – мечта любой казачки! Хоть на стол станови да глазами ешь!

Уложил их в сумы и едет домой. Едет и песенку себе курлычит. Потом улыбнется и начнет чего-то подмигивать, да плечом поводит. Усы закрутил, и папаха у него святым духом держится – чисто приклеенная. На самом – что ни на есть – затылке… Не казак, а кочет, кого хошь потопчет!

Случилось служивому проезжать станицу Голубинскую и в той станице заночевать. Остановился он в одном курене. Стал раскладаться, – видит: молодайка по куреню ходит – вертится, боками поводит и глазишшами своими черными стреляет во все стороны. Сама из себя пригожая, да красивая такая. Косы у ей черныя, что ворона крыло, брови густыя, а уж губы-то, губы – кровь… Того и гляди, лопнут: нежныя такия, кожица на них тонкая, что папиросная бумага.