Антон Попов - Агония Веймарской республики

Чего стоит экономическая разруха на половине континента, последствия которой с переменным успехом преодолевались вплоть до начала Второй Мировой двадцать лет спустя. Но самое главное последствие – это, конечно, в полном соответствии с Булгаковым, «разруха в головах» – колоссальная душевная травма, психологический вывих населения всей Европы (и немалой части остального мира). В этом плане Первая Мировая имела более глубокие и далеко идущие последствия, чем Вторая. На фронтах Великой войны погиб целый мир – такой привычный, уютный, цивилизованный, согретый теплым ласковым солнцем под воздушные ритмы вальса. ХХ век начинался так оптимистично – бесконечной верой в прогресс, в открывающиеся сказочные перспективы будущего, в лучшую природу человека, в то, что большая война навсегда ушла в прошлое. Эта вера умерла от тифа и дизентерии в сырых загаженных окопах, захлебнулась рвотой в газовых атаках, повисла кровавыми ошметками на колючей проволоке под Верденом. Хуже всего была видимая бессмысленность и бестолковость происходившего («в результате упорных и ожесточенных боев, потеряв около 200 тысяч человек убитыми, атакующие смогли продвинуть линию фронта на расстояние до трех километров…»). Смерть старого мира была бесславна, уродлива и лишена какого бы то ни было достоинства. Она была также радикальна и бесповоротна – для огромного большинства участников войны наступление мира вовсе не означало возвращения к привычной реальности и ритму жизни – потому что этой реальности уже попросту не существовало.

Первая Мировая и сопутствовавшие ей социальные катаклизмы обрушили четыре империи – Германскую, Австро-Венгерскую, Российскую и Османскую (примерно в то же время рухнула еще и Китайская, хоть эти события и стоят особняком от Великой войны). По сути, пол-Европы и полАзии погрузились в хаос. Наша собственная Гражданская война затмевает в наших глазах все остальное, что вполне естественно, но мы должны отдавать себе отчет в том, что в те же самые годы немалая часть Европы переживала лишь немногим менее драматичные события (этим, кстати, объясняется и относительная пассивность западных «интервентов», оказавшихся неготовыми прилагать сколь-нибудь значительные усилия, чтобы задавить режим большевиков – у них просто были гораздо более актуальные проблемы ближе к дому). В каждой из бывших империй происходившее имело свою специфику. В России происходили социально-экономические сдвиги тектонического масштаба. Турция утратила большую часть своих территорий и находилась в мучительном и сложном процессе переформатирования себя в современное национальное государство, одновременно отбиваясь от хищных соседей. На месте Австро-Венгрии теперь вообще было лоскутное одеяло новых государств, каждое – со своим кипучим национализмом, а посередине этого бурного моря оставался в странном подвешенном состоянии кургузый обрубок собственно Австрии с Веной – роскошным имперским мегаполисом, совершенно не приспособленным быть столицей крошечного государства, экономически едва сводящего концы с концами. Положение Германии также было по-своему уникально.

Будучи главной проигравшей стороной в войне, Германия вынуждена была столкнуться не только с общей экономической разрухой, но и с целенаправленной местью победителей, объявивших немцев единственными ответственными за развязывание войны (что, в отличие от Второй Мировой, было не вполне справедливо). Ситуация в психологическом плане осложнялась еще и тем, что собственное поражение для большинства немцев было совершенно неожиданным, а глубина его – неочевидной. В самом деле, на момент подписания перемирия война нигде не велась на территории собственно Германской империи. Более того, за последний год произошел целый ряд событий, которые, как многим казалось, должны были радикально переломить ход войны в пользу немецкого оружия. Подписание Брестского мира не только вывело из игры Россию, но и знаменовало для Германии колоссальные территориальные приобретения на Востоке, которые должны были, в частности, быстро решить все ее продовольственные проблемы. Наступление 1918 года на Западном фронте (знаменитый Kaiserschlacht), хоть и не достигло главных своих целей, но наглядно показало, во-первых, что германская армия еще более чем жива, а во-вторых, что новая экспериментальная тактика вполне способна указать выход из надоевшего всем позиционного тупика. Оба события были широко растиражированы германской пропагандой, в то время как реальная тяжесть стратегического положения Германии, разумеется, замалчивалась. В таких условиях было вполне естественно, что большинство населения Империи (да и многие из немецких солдат на фронте) воспринимали победу в войне как нечто более-менее предрешенное, по сути – вопрос времени. Поэтому подписание перемирия в ноябре 1918 года оказалось для простых немцев чудовищным шоком. Отсюда и возникла расхожая легенда про Dolchstoss – «удар в спину», которую затем искусно эксплуатировали нацисты: дескать, германская армия-то войну выигрывала, но вот группа национальных предателей и вредителей в тылу (политиков и финансистов) украла неизбежную, заслуженную, выстраданную немцами победу.

Правда заключалась в том, что стратегическое положение Германии после неудачи весеннего наступления 1918 года, и ввиду того, что ее союзники оказались поставлены на грань неминуемого выхода из войны, было безнадежным. Если бы немцы не начали переговоры о мире, очень быстро последовало бы как раз все то, чего германской публике не хватало для полноценного ощущения поражения – и военный разгром на фронте, и оккупация немецкой территории иностранными армиями. Собственно, это было к тому моменту до такой степени неизбежно, что ни о каких равноправных переговорах с Антантой уже не могло быть и речи – союзники могли диктовать условия (известен характерный диалог французского маршала Фоша с германской мирной делегацией: «Германия хочет обсудить вопрос о мире.» – «Извините, но мы совершенно не заинтересованы в мире. Нам очень нравится эта война, мы хотим ее продолжать.» – «Но мы не хотим, мы не можем больше воевать!» – «А, так вы просите о мире? Так это совсем другое дело!»). Собственно, решение о капитуляции было своевременным и мудрым – еще несколько месяцев, и последствия для Германии были бы гораздо более катастрофичными. Но в тот момент немецкий народ был совершенно не в состоянии это понять – немцы оказались заложниками чрезвычайно эффективной государственной пропаганды, которая четыре года трубила им о скорой победе, стоит только немного затянуть пояса и подождать.

Вследствие этого в верхах началось настоящее жонглирование горячей картофелиной – никто не горел желанием брать на себя ответственность за столь явно непопулярное решение. К чести германской элиты, это, по крайней мере, не остановило ее от принятия самого решения, что сберегло немцам множество жизней. Но это «бегство от ответственности» привело к образованию вакуума власти. Кайзер, обоснованно догадываясь, кто тут сейчас окажется крайним (причем как перед собственным народом за «позорную капитуляцию», так и перед победителями за «развязывание войны»), предпочел отречься от престола и бежать из страны. Военное командование, начав мирные переговоры, тем не менее, самоустранилось от обсуждения окончательных условий мира – слишком уж очевидно было для хорошо информированных людей, насколько некрасивыми эти условия окажутся. В результате понадобилось в спешном порядке формировать хоть какое-то гражданское республиканское правительство, которое смогло бы взять эту незавидную роль на себя.

Читать дальше