Филиппов Филиппов - Не померкнет никогда: повести и рассказы

Простая, скромная труженица, жизнь которой сложилась так, что она не смогла получить даже начального образования, но сумела вырастить и воспитать меня настоящим, полезным стране человеком.

Теперь я и сама мать, могу представить, какое же надо было иметь терпение, сколько сердечной доброты, чтобы вот так, час за часом, день за днем бороться за меня! Бороться, верить и победить. С годами острее понимаешь величие подвига людей, которые, не щадя себя, дарили детям жизнь, боролись за их здоровье, возвращали им радость счастливого детства.

Нельзя в словах выразить им свою благодарность за мужество в святой битве за человека, за их безграничную щедрость, за то, что не было для них «чужих» детей».

Многие воспитанники эвакуированных из города на Неве детдомов и до сей поры приезжают в станицы отрадненского предгорья как к себе домой. Ну что ж, здесь их вторая родина, здесь живут их самые родные и близкие люди, заменившие им родителей. Они горды и счастливы этим родством. А ведь осенью 1942 года, с приходом на Кубань оккупантов, ленинградским детям вновь грозила смерть.

Дети войны… Не помню уж, где я слышал или прочитал такую фразу: «Самая большая бесчеловечность войн в том, что в них страдают дети». Но, познакомившись с воспоминаниями бывших воспитанников Надежненского детского дома № 26, я подумал, что слово «страдать» лишь в малой степени отражает то душевное и физическое состояние, которое некоторым из них пришлось пережить.

Так сложились обстоятельства, что в станицу Надежную попали ленинградские дети, которые к началу оккупации оказались беспризорными. Читаешь письма этих «ленинградцев из Надежной», назову их так, — и ком подкатывает к горлу.

«По пути на юг я сильно заболела, — рассказывает ленинградка Людмила Николаевна Бойцова (Люда Кузьмина). — Больных обычно с эшелона снимали на первой же остановке и отправляли в больницу, меня же почему–то довезли до конечной станции нашего маршрута — Армавира. Прямо с вокзала больных детей отправляли в изолятор, туда же попала и я, а после выздоровления была переведена в детдом станицы Новокубанской. Но прожили мы в нем недолго. Вскоре поползли слухи, что фашистами уже занята вся западная часть Кубани, Краснодар и что вражеские части движутся в нашу сторону. Однажды, августовской ночью нас разбудила встревоженная директор детдома Мария Ивановна и сказала, что надо немедленно уходить — немцы близко. Мы тут же в спешке, как попало оделись, быстро нагрузили продуктами подводу и пошли по направлению к Армавиру». «Несколько дней с нами шли директор детдома Мария Ивановна и завхоз, которого, как мне помнится, звали Николаем Ивановичем, хотя по внешнему виду он был мало похож на русского. В моей памяти он так и остался этаким черным, пучеглазым, вечно раздраженным, злым, трусливым и очень неприятным человеком, — вспоминает еще одна жительница города Ленина Лилия Матвеевна Лиметти. — Мария Ивановна, видимо, была давно и серьезно больна. А тут из–за нервного потрясения в дороге ей стало совсем плохо, и вскоре она умерла. Не помню, где мы ее похоронили. Завхоз после этого совсем озверел, разговаривал с нами только криком, порывался бить, а однажды отозвал в сторону детей, что были постарше, и сказал:

— Вот что. Не хочу из–за вас рисковать головой. Идите куда хотите, я больше вас не поведу, малышей довезу до станицы, там кто–нибудь подберет их, не сдохнут.

Сказал так, сел на телегу и уехал. А мы, нас было человек 15 девчонок лет по 10–12, остались одни. Начались наши скитания. Куда мы шли, никто не знал. Помню только, однажды мы оказались у реки Зеленчук, но местные жители предупредили, что немцы взорвали мост, и нам лучше возвращаться назад. Но назад идти было некуда, и мы снова ходили по каким–то хуторам и станицам, просили еду, ночевали где придется. Чаще всего к концу дня, выбившись из сил, валились где–нибудь у дороги под кусты прямо на землю и засыпали. Ночью же, когда становилось холоднее, просыпались и, сбившись в кучку, прижавшись друг к дружке, до самого утра дрожали от холода и страха. Недели через две мы покрылись какой–то кровоточащей коростой, и теперь, когда просили у людей еду, некоторые, боясь заразиться от нас, не разрешали подходить близко. Они оставляли еду за двором где–нибудь на траве, отходили и издалека наблюдали, как мы с жадностью ели. Женщины плакали. И все же некоторых девочек из нашей группы люди взяли в свои семьи. Не знаю, как потом сложились их судьбы».

«Во время этих скитаний по станицам на всю жизнь запомнился мне один жуткий случай, — пишет ленинградка Нина Николаевна Павлова. — Как–то вечером на краю какой–то станицы мы нашли заброшенный сарай и решили в нем переночевать. Но едва вошли внутрь, как с ужасом увидели там двух девочек примерно нашего возраста. Они лежали на грязной соломе в углу сарая, как оказалось, без сознания. У одной из них была дизентерия, а у другой во всю щеку багровела огромная безобразная гниющая рана, как у прокаженных. Не успели мы решить, что делать с ними, как вдруг услышали недалеко хохот и немецкую речь, — это шли к сараю двое фашистов. В испуге мы забились в дальний угол, но оккупанты даже не обратили на нас внимания. Затыкая носы, они прошли к больным девочкам, сфотографировали их и вскоре, смеясь, удалились. В ту ночь мы все же переночевали в этом же сарае, только в другом помещении, через стенку от больных, а когда утром заглянули к ним, обе девочки были уже мертвы. Их потом похоронили местные жители».

«Так мы дошли до станицы Подгорной, — продолжает Лилия Матвеевна Лиметти. — Там попались на глаза полицаям, они отвели нас к старосте, а тот распорядился на ночь распределить нас по два человека к жителям станицы. За многие дни скитаний это был, пожалуй, первый вечер, когда мы хорошо поели — накормили нас подгорненцы, у которых мы ночевали, а утром, снова собрав всех вместе, полицаи повели нас в станицу Спокойную, где была немецкая жандармерия. Там с нами разговаривал староста. Не помню, о чем шла речь, но мы остались жить в этой станице в полуразрушенном доме без окон и дверей. Ходили по дворам, просили хлеба и картошки. Люди, чем могли, делились с нами. Помню, что повариха, которая готовила немцам, в конце дня иногда приносила нам в ведре суп, видимо, то, что оставалось от трапезы оккупантов, но мы несказанно были рады и этому. В Спокойной мы прожили до глубокой осени, а потом нас отправили в станицу Надежную. До войны там находился детдом, но он был эвакуирован, и нас поселили в одном из его зданий, а ухаживать за нами стала Раиса Ивановна Ряпенко (Рыбинская). Мы безмерно благодарны этой простой и доброй, сердечной русской женщине за все, что она сделала для нас, за то, что стала для нас матерью, за то, что спасла от голода и болезней. Многие из нас обязаны ей жизнью.