Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны: 2013-2021 [litres]

В действительности, конечно же, всё было несколько иначе, но апокриф всё равно любопытный и… небеспочвенный.

(Согласно украинской версии, их силовики оставили высоту сами. Врут.)

27 августа ополченцы взяли Старобешево.

К 28 августа ВСУ оставили Старченково, Республику, Зелёный Яр, Боевое, Малиновку, Демьяновку, Стародубковку, Червоное поле, Осипенку. Кроме того, был, наконец, освобождён аэропорт Луганска. Здесь тоже не обошлось без помощи «тактических групп»: луганские аэропорт брали конкретно россияне.

29-го силы ополчения вышли в Запорожскую область.

В те критические дни, судя по всему, было принято решение о срочной ликвидации Александра Захарченко – с целью дестабилизации обстановки на Донбассе, а если ещё точнее – с целью спасения Киева.

В Донецке на него было совершено покушение – обстреляли машину. Водитель получил ранение, но сам Захарченко не пострадал.

30 августа ополчение обогнуло Мариуполь с севера, взяв под контроль трассу Донецк-Мариуполь, и затем вышло к Азовскому морю.

К 1 сентября силами ополчения был ликвидирован Иловайский котёл. Иловайская группировка перестала существовать. Из техники были потеряны: 7 танков, 22 БМП, 3 БТРа, 6 МТЛБ и т. д. По данным украинской стороны, озвученным военным прокурором Украины Анатолием Матиосом, в боях под Иловайском погибли 459 человек. Другой факт: 29 августа – в течение одного дня! – в днепропетровские госпитали поступило 395 военнослужащих ВСУ.

1 сентября руководитель Центра военно-политических решений Дмитрий Тымчук, один из основных киевских аналитиков, добрую сотню раз пойманный на лжи, вдруг заговорил сомневающимся, взволнованным голосом: «Наши войска оставили ряд населённых пунктов. Мы отступаем. Но я бы не сосредотачивался на факте отступления как проигрыша. Гораздо больше важно в данной ситуации другое. Если наше командование действительно отводит войска только для недопущения попадания их в котлы (а это официальная версия) – это не трагедия, а нужное решение».

Но это была трагедия. Она могла завершиться полным разгромом ВСУ.

Виктор Муженко, глава Генштаба ВСУ, получил тогда сразу два прозвища: «Витя-война» и «Генерал-катафалк».

Год спустя он призна́ет: «У нас от Луганска до Харькова и от Харькова до Киева не было боеспособных подразделений. Также их не было по направлению Донецк, Херсон и даже Одесса».

Вернее было бы сказать: «больше не было».

К концу августа вооружённые силы Украины потеряли убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести до 20 % личного состава (только в трёх разных котлах оказались свыше пяти тысяч человек).

Если говорить о технике: порядка трёхсот танков и САУ уничтоженными и брошенными – то есть, 25 % имеющегося парка.

Иными словами всё это можно было назвать «принуждением к миру».

Киевская власть в тот момент желала только одного: чтоб всё это прекратилось.

В итоге, последняя горячая неделя августа привела к тому, что уже 5 сентября, в Минске, трёхсторонняя Контактная группа подписала договор о прекращении огня.

Ополченцы хотели идти вперёд, но их остановили.

…Военные действия, впрочем, продолжились уже 6 сентября.

Киев, едва отдышавшись, тут же начал проверку: что там с рукой Москвы.

Скоро стало понятно, что руку прибрали.

Но если рука Москвы вылезла хотя бы по локоть – ещё через неделю она дотянулась бы до Киева. Всё, кто на тот момент принимал решения в Киеве, знают об этом, и время от времени просыпаются в обильном поту, помня последние дни августа.

Первые минские соглашения поспособствовали тому, что начался более-менее постоянный и легитимный процесс обмена пленных.

Выглядело это поначалу очень своеобразно: украинские пленные все, как на подбор, были молоды, насуплены и явно представляли собой либо представителей вооружённых сил, либо бойцов добровольческих батальонов – в возрасте до тридцати лет; что до ополченцев – то подавляющее большинство из них были мужиками в районе «полтинника»: шахтёры, работяги, интеллигенция, журналисты – возвращавшиеся из плена, словно бы с трудной, но наконец закончившейся переделки вроде лесного пожара или подземного обвала.

На первом этапе войны наблюдалось огромное количество перебежчиков с украинской стороны. Глава комитета по военнопленным ДНР Дарья Морозова (и не только она) говорила, что к началу осени 2014 года каждый третий украинский пленный не желал возвращаться обратно. «Каждый третий» – это не фигура речи, а статистика.

Многие из них, хотя далеко не все, переходили в ополчение, но здесь точное количество ополченцев из рядов ВСУ или добровольческих батальонов неизвестно. Историй подобных предостаточно, некоторых перешедших на эту сторону я встречал лично.

Ввиду всего этого, властям Донбасса иной раз не хватало пленных для обмена. Выходили из положения остроумным способом.

– Пацаны на позициях, – рассказывает Захарченко, – поставили матюгальники: «Ребята, сдавайтесь! Утром плен, вечером – уже дома!». Однажды сразу 63 человека прибежало сдаваться. Спрашивают: «Правда, мы вечером домой поедем?». Да, отвечаем. Они сдались, мы их поменяли. А потом Украина обижалась на нас, что мы неправильно меняем. Зачем, дескать, вы наших заманиваете в плен, чтобы отправить их домой.

– А что, их обратно после обмена не забривают?

– Там получается, – пояснил Захарченко, – что если ты побывал в плену, то как минимум полгода должен находиться на реабилитации. Дошло до того, что в Минске Германия и Франция подняли вопрос, что мы неправильно воюем. Мы их в плен заманиваем: они прибегают и сдаются. Это, мол, нечестно.

Историй о пленных – как их содержали и что им довелось испытать, – я слышал десятки, а то и сотни. Самый простейший вывод, который многие стараются поскорее сделать, чтоб не вдаваться в лишние и болезненные подробности: везде есть люди и нелюди.

Ну да, везде.

Однако в первые месяцы войны историй о зверствах, свершаемых в украинском плену, было слишком много. Если хотя бы малую часть их здесь перечислить – нас обвинят в жестокой лжи.

Мне не приходилось встречать украинцев, вернувшихся из плена, – может быть, им тоже есть что рассказать. Но я встречал ополченцев, которые угодили в плен в самый разгар первого лета войны.

Быть может, стоит назвать поведение украинской стороны «одесским синдромом». В Одессе, напомню, когда горели люди в Доме профсоюзов, в толпе, возбуждённой и радостной, раздавались крики: «Так и надо! А то здесь будет как в Донецке!»

Судя по всему, поздней весной и летом часть украинских спецслужб и силовиков (да и огромная часть общества, что скрывать) находилась в состоянии ярости, казавшейся им праведной. Многие из них искренне были уверены, что «сепаров» надо закошмарить насмерть.