Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны: 2013-2021 [litres]

Был тогда эпизод: в четыре утра ехали из Семёновки. И, получается, был блокпост наш один, и наш другой блокпост. И это – прямая дорога на Семёновку. То есть слева и справа мог заходить противник, пытаться обрезать. Там был сользавод, где ополченцы машину разбили. Мы подъехали на дистанцию, может, 50 или 70, короче, до ста метров. Мотор говорит: сейчас будет огневая подготовка ВОГами 25-ми. И мы тогда вот эту машину просто расхерачили с ВОГов. Тогда я и научился стрелять с ВОГов. Мотор трассерами её зажёг, и она сгорела… А мы такие шальные парни: стоим между двух своих блокпостов – там ведь могут перепугаться, начать по нам палить. Но нет, нормально. Мы приехали к ребятам, показали им видео, посмеялись. Они говорят: вы так больше не делайте в другой раз.

– Много разных полевых командиров было, но самым известным стал Мотор. В чём, по-твоему, причина?

– Он к известности не стремился. Он был обычный человек. Известным он стал своими действиями, потому что он всегда был с нами на поле боя, никогда не сидел в штабе. Всегда был на передовой: в Иловайске, в Славянске, в аэропорту. В аэропорту он получил ранение, в Иловайске тоже – по-моему, из 25-го ВОГа или из 14-го, или из АГС-17 он получил осколок, под мышку попало…

Он долго не думал, он принимал решение и всё: вот так вот делали. Успех этих решений был всегда стопроцентный. Никогда не было у нас больших потерь. Когда в аэропорт заходили – там у тех «двухсотые», «трёхсотые». У нас, понятно, были «трёхсотые», но не тяжёлые, осколочные: когда артиллерия долбит, от неё не спрячешься… У него всегда индивидуальный подход был к каждой ситуации.

– А ты музыку тоже, как Мотор, слушаешь всё время? – вдруг спросил я.

Воха очень искренне засмеялся. Потом, вспоминая, на несколько секунд задумался.

– …он удивительный человек был, – сказал, имея в виду Моторолу. – Я в Славянске получил ранение в голову. У меня очень долго болела голова, постоянно звенела. Лежу в больничке, и ко мне подселили дедушку на второй день. У него что-то со спиной было, кажется, из-за того, что БК разгружал. И он меня постоянно просил, чтобы я ему помогал что-то делать. И я ему раз помог, два, три, а потом говорю: дед, ну у меня голова болит, отстань от меня. И тут я понял, что оттуда нужно спетлять. На третий день ребята приехали, меня забрали.

Приехали, я говорю Мотрору: вот он я. Он: не вопрос – падай на машину и поехали. Вдруг он говорит, что надо новой музыки купить. Он тогда слушал «Грот» и «25/17», постоянно. Но тут сказал, что нужно ещё что-то новое. Мы заехали и купили тогда диск «Тату». Окон нет – и мы катаемся под «Тату». У меня тогда случилось прозрение, – здесь Воха снова засмеялся, – …потом через пару дней «Тату» надоели, и опять вытащили рэп. И на какой бы он машине не ездил – постоянно музыка. Одно время он ездил на бронированной машине, и там не было музыки предусмотрено, – так он постоянно ругался, что мы ему не могли музыку сделать. У него рабочий день всегда с музыкой был.

– Ты когда стал замкомбата?

– Когда у нас образовался батальон, тогда и стал.

Но когда у нас была отдельная разведрота, я уже тогда был замом. В Снежном, когда Мотор получил ранение, он уехал и оставил меня старшим.

Потом я получил ранение, у меня проблемы с рукой были, она не функционировала, и я стал левшой на время. В Иловайске, в Миусинске я занимался снабжением роты: боеприпасы, ГСМ.

А конкретно батальон – это было уже в аэропорту. Его тогда ранило – он говорит: давай, как раз проверим, насколько ты готов, обкатаем. Но всё равно были его указания: я приезжал, разговаривал с ним, говорил, что вот так и вот так сделали, он спрашивает: почему не вот так и вот так? То есть поправки были, но в общем и целом картина была неплохая.

– Ты на украинском языке говоришь?

– Да. Ридна мова. Я не против украинского языка. Мотор тоже вот научился и мог по-украински говорить. Мы в аэропорту по радиостанциям всегда на украинском разговаривали. Начали в Славянске – ну так, по приколу. А в аэропорту – уже серьёзно. То есть укропы иногда не понимали с кем они переговариваются. Выходили по частоте – их частоты у нас были. Мы понимали, где именно они находятся в Песках, и могли по ним долбить. Это был плюс, что мы понимали язык. Мотор слушал «Океан Эльзы», любил их, это интересная музыка.

– Сколько у тебя ранений, Воха?

– В Славянске было первое, – он отвечает совершенно без эмоций, не понижая и не повышая голос, предельно спокойный и сосредоточенный; кстати, как я заметил, в отличие от Мотора, нецензурную лексику Воха вообще не использует. – Потом, когда границу отбивали, тоже получил осколочное ранение – тринадцать осколков. Мы приехали в больницу, и меня 40 минут прогоняли на детекторе, смотрели, где и какие осколки. Самые болючие – от АГСа. А самый больной был в ноготь. Я когда посмотрел на палец, думал, что мне палец оторвало. Нет, всё нормально, обошлось.

Потом – прорыв Шахтёрска. Я тогда получил ранение, наверное, на десятый день. Меня должны были из госпиталя выписывать, и случился прорыв. Мотор тогда был в Крыму на лечении. Ребята наши были с другой стороны Шахтёрска на 22-м блокпосту, и мы с Чеченом пытались прорваться к ним. Но нам сказали, что без вариантов, не пройдём. Мы остановились в Шахтёрске, и на утро пошли зачищать Шахтёрск в сторону Тореза. И, как сейчас помню: железнодорожное депо, мы на дорогу выглядываем, идёт пехота с техникой, и, по-моему, шла САУшка, хотя я не понимал, почему САУ в городе. Ребята их были все в чёрной форме. Мы тогда с Чеченом вылезли, с подстволов накидали и начали оттягиваться назад. Я раскрыл карту, посмотреть – что делать, где укрепляться: с правой стороны была «железка», а по дороге шли они. Радиостанции плохо работали, телефоны глушили, в общем, кое-как между собой общались. Думаю, чтобы нас свои не вколбасили, надо пойти в одно здание нормальное. Короче, в своей группе я стоял в центре, и тут где-то рядом упало. Из всех стоявших – попало только в меня. И мне тогда руку насквозь пробило.

Надо сказать, что уже в Шахтёрске, но до этого, двух наших ранило. У них там тяжело было: кишки разворотило. Поэтому я свой антишок, жгуты тогда отдал им и сам остался без ничего. Но когда самому понадобилась помощь – ничего не оказалось при себе…

Приехал в госпиталь, лёг на стол, они давай на меня ругаться: мы тебя привяжем и никуда не отпустим. Тут ещё звонит мне Мотор: что, как у вас дела? Да, говорю, вот в больничке лежу, ранили. Он говорит: да что такое, доживи до моего приезда, что за херня. Ругался, конечно, на меня. Ну а что я могу сделать, если вот так случилось.

А крайнее ранение было уже в аэропорту, когда мы сдерживали оборону в терминале. Тогда пошли на нас в наступление 15 единиц техники. Большая часть танки – 12 или 13 единиц. Они подъезжали к нам на дистанцию пятьсот, шестьсот, семьсот метров, чтобы мы их из РПГ не могли подбить. Стояли и долбили по нам, чтобы мы отвлеклись, а сами пытались с правого фланга зайти. Тогда я получил ранение в голову. Я был в шлеме. Он меня спас. Шлем был Глеба Корнилова. (Музыкант, поставщик гуманитарной помощи и друг Моторолы. – Прим. авт. )