Евсей Гречена - Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах

В Архангельском, в имении князя Н. Б. Юсупова, где владелец собрал прекрасную коллекцию произведений искусства, крестьяне усыпали сады обломками статуй из каррарского мрамора работы знаменитых итальянских скульпторов. Спокойствие было восстановлено лишь отрядом конной полиции.

Граф Ф. В. Ростопчин в сентябре 1812 года доносил Александру I, что многие крестьяне Московской губернии утверждают, что они либо свободны, либо подданные Наполеона.

Кроме описанных волнений, в 1812 году были отмечены случаи неповиновения властям в Костромской, Калужской, Орловской, Нижегородской, Казанской, Саратовской и других губерниях.

Согласно свидетельству Поля Дюкре де Пассенанса, француза, жившего в то время в России, «до прихода французов в Москву и после их ухода из этого города крестьяне сожгли множество помещичьих домов и произвели весьма большие беспорядки с целью добыть себе свободу».

Конечно же были восстания и на оккупированных территориях. Более того, эти территории были буквально охвачены «антикрепостническим пожаром», а крестьяне там бунтовали против своих помещиков практически повсеместно.

Итак, война с Наполеоном, как лакмусовая бумажка, наглядно продемонстрировала истинное отношение большинства крестьян к своим хозяевам и что в принципе любой завоеватель может быть расценен рабом как освободитель.

Что же касается помещиков и дворян-душевладельцев, то они встретили вторжение Наполеона с разными чувствами. Вооружения своих крестьян они боялись, а сами воевать не особенно стремились. Про купцов и говорить не приходится: в 1812 году «вдруг» произошел резкий рост цен на все товары. Для этих людей всегда главное было — заработать. И особенно сильно спекулировали на вооружении. Например, до воззвания Александра I о созыве ополчения сабля в Москве стоила 6 рублейи дешевле, а после воззвания и учреждения ополчений — 30 и 40 рублей, ружье тульского производства до воззвания царя стоило от 11 до 15 рублей, а после — 80 рублей, пистолеты повысились в цене в пять-шесть раз. Купцы видели, что голыми руками отразить неприятеля нельзя, и бессовестно воспользовались этим случаем для своего обогащения.

Что касается дворянства, то оно, конечно, было настроено патриотически, но его патриотизм «увязал в корысти».

Например, московские дворяне «сгоряча» пообещали царю пожертвовать 3 млн рублей, но потом выяснилось, что 500 тысячиз них собрать «в скорости не можно», и часть денег вносилась силком еще в 1814 году.

Иные из горе-патриотов позволяли себе говорить: «У меня всего на все тридцать тысячдолгу: приношу их в жертву на алтарь Отечества».

Да что там какие-то «иные», если даже царский брат Константин Павлович в 1812 году представил для армии 126 лошадей, потребовав за каждую 225 рублей. Экономический комитет ополчения засомневался, посчитав, что лошади такого качества таких денег не стоят, но император Александр отдал приказ, и Константин Павлович «получил 28 350 рублейсполна». Затем, правда, 45 лошадей были «застрелены немедленно, чтобы не заразить других, 55 негодных велено было продать за что бы то ни было», и лишь 26 лошадей были причислены в Екатеринославский полк.

В связи с этим просто смешными кажутся заявления вроде того, что «общенациональный подъем народных масс, выступивших на защиту Отечества, стал главной причиной победы России в войне 1812 года».

А тем временем русская армия сразу после сдачи Москвы отошла на юго-запад, в сторону деревни Тарутино, где был разбит большой лагерь. И там, как отмечает историк В. М. Безотосный, «вновь разыгрались генеральские страсти».

Виной всему стал М. И. Кутузов и некоторые генералы из его окружения, которые продолжали активно действовать, правда, не на поле брани. Основным местом «действия» стали армейские штабы, где бушевали нешуточные страсти, разыгрывались различные закулисные комбинации, а причина таилась в оскорбленном честолюбии и непомерных амбициях генералов.

По этому поводу генерал Н. Н. Раевский в одном из своих писем от 7 (19) октября 1812 года сделал совершенно потрясающее признание:

«Я в главную квартиру почти не езжу, она всегда отдалена. А более для того, что там интриги партий, зависть, злоба, а еще более во всей армии эгоизм, несмотря на обстоятельства России, о коей никто не заботится».

Прежде всего, высший генералитет и штабная молодежь «за глаза» критиковали нового главнокомандующего. И, надо сказать, было за что. Здесь были конечно же личные служебные обиды, но еще генералы ставили Кутузову в вину чисто профессиональные упущения: проигрыш Бородинского сражения, оставление Москвы без боя, разлад армейской системы управления, пассивность и бездеятельность в ведении военных действий.

Но и это еще не все. В донесениях, поступавших из Тарутино в Санкт-Петербург, фигурировало и обвинение, что «главнокомандующий спит по 18 часов в сутки».

Старый генерал Б. Ф. Кнорринг, воевавший еще при Екатерине Великой, отреагировал на это обвинение следующим образом:

«Слава Богу, что он спит, каждый день его бездействия стоит победы».

Не менее оригинально этот же 66-летний генерал отреагировал на другое обвинение в том, что Кутузов «оставляет армию в бездействии и лишь предается неге, держа при себе молодую женщину в одежде казака».

Как утверждает историк Н. А. Троицкий, «привычку облачать своих наложниц a la cosaque Михаил Илларионович сохранил, по крайней мере, с турецкой кампании 1811 года. По воспоминаниям А. А. Симанского, при первых же встречах с войсками после назначения главнокомандующим, на пути от Царева Займища к Бородину, Кутузов демонстрировал верность этой привычке».

Впрочем, и на это «екатерининский орел» Б. Ф. Кнорринг со смехом заметил:

«Он возит с собою переодетую в казацкое платье любовницу. Румянцев возил по четыре; это — не наше дело».

Понятно, что все это страшно раздражало императора Александра I. И не просто раздражало. В сложившейся критической обстановке он был не просто недоволен Кутузовым, но и готовился отстранить его от командования.

Но не отстранил, ибо начавшиеся холода заставили Наполеона выйти из Москвы и пойти во фланг Тарутинскому лагерю.

Историк А. Ю. Бондаренко:

«Безвременье не может быть бесконечным, а любое ожидание к чему-нибудь приводит. Если русская армия, буквально разваливавшаяся после отхода с Бородинского поля и сдачи Москвы, вновь организовалась, опять стала грозной боевой силой, то французская, недавно еще победным маршем входившая в древнюю столицу России, превращалась в неуправляемую толпу. Французские мирные предложения повисли в воздухе, ибо принимать их русский царь не спешил — точнее, не желал. Наступала пора действовать, кто-то должен был взять на себя инициативу, но это оказалось не так-то просто: войска свыклись со своей полумирной жизнью, и вновь идти умирать никому особо не хотелось…»