Владислав Ельников - Рубежи Новороссии

В дальнем конце улицы появился свет фар легкового автомобиля. Машина приближалась к нам на большой скорости, несколько наших ребят выбежали на проезжую часть, требуя от водителя остановиться. Однако тот и не думал тормозить, двигаясь всё так же быстро. Здесь надо заметить, что незадолго до этого от нас уже ушёл один гражданский жигуль, водитель которого не выполнил требования остановки. В тот раз бойцы не решились по нему стрелять, не смотря на предупреждения об активности диверсионно-разведывательных групп.

Теперь же наши бойцы дали несколько предупредительных выстрелов воздух, но и это не подействовало на водителя машины, так же оказавшейся марки «Жигули». Этот жигуль с той же наглостью мчался по ночной улице, так и не желая останавливаться, хотя ехал он мимо городского отдела полиции, перед которым стояло в то время около полусотни человек, в том числе и вооружённые автоматами бойцы. Но ни комендантский час, ни предупредительные выстрелы в воздух, ни необычная обстановка на ночной улице — ничто не убеждало водителя остановиться. Проскочив мимо нас, жигуль стал удаляться, наплевав на всё и вся.

Это было уже слишком! За этот вечер все мы уже вдоволь натерпелись от пьяной наглости и неуважения к порядку, поэтому вслед улетающему жигулю понеслись автоматные очереди. Трассеры чертили свои молнии над машиной, другие били в асфальт и рикошетили от него высоко в небо, а какие-то из них попадали и в саму машину. Жигуль наконец остановился, наши бойцы кинулись к нему. Из-за руля вылез молодой пьяный парень, замахал руками: не стреляйте! На заднем сидении оказались три тяжелораненые девушки. Услыхав стрельбу, из здания горотдела полиции выскочил командир нашей части «Минер», заорав:

— Не стрелять! Кто стрелял без приказа?

Хм, «без приказа…» Для огня по диверсантам нужно дождаться приказа? Если машина не останавливается по требованию вооружённых бойцов во время действия комендантского часа, то как прикажете это понимать? Какого приказа ждать в этом случае? Сколько времени его ждать? От кого?

Наши бойцы тем временем уже оказывали помощь раненым девчонкам, быстро подъехала и «скорая». Водитель жигуля получил лишь лёгкую царапину предплечья, и наотрез отказался ехать в больницу, где неминуемо было бы засвидетельствовано его опьянение. Нас же, стрелявших, разоружили и отвезли в какой-то подвал. Водитель жигуля сам оказался бойцом из другой части, поэтому считал себя вправе свободно кататься по ночному городу. О том, что в ночной тьме никто не сможет разглядеть его лица и опознать его машины, ему было видимо невдомёк, а уж об уважении к порядку и своим товарищам по оружию, этот порядок охранявшим, вообще говорить не стоит.

В итоге мы оказались кругом виноватыми! И своего-то мы не разглядели, и стреляли-то мы на поражение, и девчонок на заднем сидении не увидали, и вообще.. нас самих надо расстрелять! Надо сказать, что такие угрозы в ДНР — не совсем пустой звук. В условиях отсутствия устоявшейся государственности власть невольно попадает в руки тех, кто совершенно не умеет ею пользоваться, к тому же и сама обстановка войны зачастую не оставляет никаких возможностей для соблюдения хотя бы видимости закона. Да и какого закона-то? Вот и получается, что нередко приговор вершится на месте, без следствия и суда…

Нас между тем «прессуют». Нам грозят. Нас обещают то расстрелять, то посадить в яму и забросать гранатами. Что-то объяснять и доказывать нашим будущим палачам бесполезно, это я понял довольно быстро.

Время томительно тянется, мы сидим в холодном подвале, в полной неизвестности. Наконец, наши конвоиры-надсмотрщики устают и замолкают. В голову начинают лезть разные мысли…

Вот ведь как бывает, а? Только что мы задерживали других, а тут оказались задержанными сами. Что бы это значило? Урок против тщеславия? Но какое тщеславие, если я ехал на это задание с отвращением?

Ну так что, расстреляют ли нас? Вполне возможно, здесь этим не шутят.

Или только попугают, да передадут военной прокуратуре — в ДНР эти органы уже созданы, они работают. И что тогда? Посадят? Буду срок мотать на старости лет? И за этим я сюда ехал!?

Раненый водитель? Мало ему досталось! Всё вышло из-за его дури и наглости — остановись он сразу по нашему требованию, ничего бы не было. Так нет же, надо крутизну свою показать!

Раненые девчонки? Вот этих по-настоящему жаль. Выживут ли? Вряд ли… Для автоматных пуль жигулёвское железо — что бумага, девчонок там изрешетило насквозь, и странно, почему они не умерли сразу. Какая-то из них доводится сестрой кому-то из командиров этой енакиевской части, другие тоже, судя по всему, близки местным военным. Девушки ни в чём не виновны, думать надо было везшему их водителю, но вся злоба обрушилась на нас. У меня самого трое детей — сын и две дочери, и я живо представил, каково было бы, попади они в подобную историю…

Ну так что? Чего ждать-то? К чему готовиться? К позорной смерти от пуль товарищей по оружию? Наверное, да… наверное, расстреляют. Конвоиры злы не на шутку.

Страшно? Ничуть! А вот гадко — да! Гадко до отвращения, гадко до тошноты, до сухости во рту, до комка в горле. Мне нечего бояться смерти, об этом надо было думать до отъезда в Новороссию, но и быть расстрелянным своими совсем не хочется.

Какое потрясающее различие между смертельной угрозой в бою с противником и угрозой быть расстрелянным соратниками! Вроде бы и там и там — смерть. Одна смерть, второй не будет. Казалось бы, не всё ли равно, где и как умереть?

Нет, не всё равно! Совсем не всё равно! Далеко не всё равно! Между этими смертями — пропасть, между ними ничего общего нет и быть может. Вот какой разной, оказывается, может быть смерть!

Так что же, — мой последний час пришёл? Похоже — да, пришёл. И что у меня в душе? Тошно… не страшно, а тошно…

Ладно, меня расстреляют. Что нужно сделать, что можно сделать, что я должен сделать, пока меня ещё не расстреляли? Связаться с близкими? Зачем? Что я им теперь скажу? Нет, не надо. Пусть уж узнают обо мне то, что дойдёт до них потом.

Что ещё? Покаяться? Нет в душе покаяния.. Попросить прощения, чтобы с облегченной душой шагнуть в мир иной? Если да, то у кого просить — у будущих палачей? Смешно… у своих, задержанных вместе со мной, соратников? Им и так тошно, а тут я ещё прощаться к ним полезу…

Вот с такими думами сижу в сыром, холодном и тёмном подвале. А ведь не так давно было у меня и раскаяние, и любовь ко всем, и прощение, и другие духовные устремления. А сейчас — ничего этого нет. Ровным счётом — ничего.

Однако, пора сходить по нужде. Прошу конвоира, тот ведёт меня в туалет. Справившись, замываю за собой ёршиком унитаз, и словно бы моя жизнь утекает туда же, в это грязное жерло вместе с нечистотами. Вот и всё… и тут вдруг мне вдруг думается: а дай-ка я скажу, что по жигулю стрелял я один! Все остальные говорят, что стреляли в воздух, а я скажу, что стрелял на поражение. Стрелял трассерами и видел, как те впивались в зад жигуля. Нас оказалось шестеро стрелявших, среди них двое совсем молоденьких ребят, которым нет и двадцати лет. Пусть они живут! Меня расстреляют, — и хватит, а остальных пусть освободят или отдадут под суд. Кроме этих ребят, другим нашим мужикам тоже жить хочется. А я? А что — я? Раньше надо было думать, до отъезда сюда. Теперь хоть как-то своим соратникам помогу, хоть попытаюсь отвести от них смерть.