Владислав Ельников - Рубежи Новороссии

Итак, рассыпавшись цепью, мы двигались вперёд короткими перебежками рядом со снизившей скорость нашей машиной. Двое вели подавляющий огонь, давая вперёд короткие очереди из пулемёта и автомата, остальные перебегали вперёд, затем мы менялись, пропуская пулемётчиков вперёд себя. Выполнив поставленные задачи, мы сели назад в нашу машину и понеслись на ней на исходную позицию. По пути встретилось множество воронок от мин, так как перед началом нашей атаки это место обстреляли миномётчики. Миномётная батарея действовала очень слаженно. Приятно было видеть дружный залп и вырвавшиеся из стволов орудий огоньки. До нас докатились раскаты выстрелов, а вскоре вдали, ровно по одной линии, взметнулись пыль и дым разрывов выпущенных мин. Миномётчики сработали хорошо: мины легли по порядку, а не вразнобой, причём все разрывы последовали в одну и ту же секунду. За первым залпом последовал другой, третий — и опять всё чётко, всё слаженно! Теперь наша машина на большой скорости искусно виляла между оставшимися от разрывов мин воронками. Здесь опять сказалось мастерство нашего мехвода, пожилого, но ещё вполне крепкого мужчины.

Вскоре мы вернулись на исходную позицию. Уставшие, проголодавшиеся, испытывающие жажду, пыльные и грязные, но при этом довольные, мы вернулись в наш солдатский дом. Надо отметить, что и во время службы в советской армии, и сейчас, будучи в армии ДНР, трудности службы на учениях воспринимаются совсем иначе, чем трудности гарнизонного порядка. Каким бы вымотанным ты не возвращался с учений, но в душе всегда есть удовлетворение, которого не даёт гарнизонная служба. Однако жизнь не может состоять из одних лишь удовлетворений, как и наша пища не может состоять из одних пирожных и тортов. На службе нужно исполнять и неинтересное, как в пище нужно есть и обычный хлеб.

Тем временем наступил октябрь. Октябрь 2015 года…

Осень всегда располагает к раздумьям, к грусти. Ничего плохого в таком расположении души нет, напротив, оно по-своему хорошо. Размышления о прожитой жизни, об ошибках молодости, о своих взаимоотношениях с родными и близкими — всё это необходимая часть нашей духовной жизни. Я бы даже сказал, едва ли не самая важная её часть. Служба в армии со всеми её тяготами и грубостью в общении на самом деле ещё лучше оттеняет такие раздумья, усиливает их, делает более чёткими и яркими. Одно лишь плохо здесь: это недостаток свободного времени и возможности уединения. Оттеняющих же событий в нашей воинской жизни предостаточно. Например, продолжающиеся учения на полигоне.

С утра поднялся сильный ветер, резко похолодало, а потом к пронизывающему ветру добавился дождь. Мы прошли пешим строем около километра, построились, выслушали инструктаж. Вымокшие, мы сели по нашим холодным боевым машинам.

Проехали в них немного, затем вышли из машин и вновь выстроились на холодном ветру под дождём. Стояли мы таким образом не очень долго, но это время показалось мне бесконечным. Во всяком случае, вымокли мы теперь уже окончательно, сырость заползла даже под разгрузки и бронежилеты. Наконец, сам промокший и продрогший ротный Иван с позывным «Дикой» скомандовал нам укрыться в лесополосе, оборудовать в ней места для ожидания. Лесополоса состояла главным образом из дуба с примесью ясеня, клёна и некоторых других пород. Я поначалу боялся, что в таком лесу не окажется сухих сучьев, но хвороста оказалось в достатке и вскоре у нас запылали костры.

Сразу стало веселее. Я скинул разгрузочный жилет, бронежилет, просушил их по отдельности, при этом обсушился и сам, благо сухие дубовые сучья давали очень много жара. Ветер среди деревьев тоже был не столь жестокий, как в открытой степи. Однако ближе к вечеру мы вновь построились, и продрогнув до костей на холодном ветру, двинулись в учебную атаку. Дождь к тому времени прекратился, но холодный ветер не утихал.

Мы шли по степи колоннами по 5–6 человек, затем рассыпáлись цепью и по двое-трое двигались вперёд короткими перебежками, потом вновь собирались в отделения, бежали, и опять рассыпáлись в цепи. Под ногами путались удивительно крепкие степные травы, местами стеной стоял засохший чертополох, вонзающий в открытые участки тела свои острые, словно иглы, колючки. Попадались ямы, кочки, овраги с камышом. Бежать по ним с автоматом, гранатомётом, в бронежилете, разгрузке и каске, да ещё обутым в тяжёлые ботинки, было очень тяжело. Я спотыкался, задыхался, глаза вылезали из орбит, рот забивала противная, тягучая слюна. Но отставать нельзя — я бы начал тогда ломать строй. Ничуть не легче было и моим товарищам, а пулемётчику приходилось ещё тяжелее, ведь пулемёт Калашникова вместе со снаряженной патронами лентой тянул ещё больше. Однако никто из товарищей не отставал, все бежали вперёд. Бежал и я вместе со всеми, бежал из последних сил, … ну, кажется, всё! Больше не могу! Задыхаюсь!

Сбавляю ход, но соратники сразу начинают удаляться вперёд. Кажется, нет уже сил их догонять, но тем не менее я заставляю себя вновь перейти на бег и всё же догоняю своих. Однако и товарищи мои тоже выдохлись и уже не могут бежать так быстро, как поначалу. На соседних участках становится всё больше отстающих, и мы переходим с бега на шаг. Передохнув таким образом, вновь рассыпаемся цепью и бежим вперёд.

Сначала выбегаю я с моим помощником, и припадая на колено, делаю условный выстрел из гранатомёта. Затем вперёд выбегают трое наших с пулемётом и автоматами, они ведут условный подавляющий огонь. Под их прикрытием мы с помощником опять делаем рывок вперёд, и так наша атака продолжается ещё на протяжении метров трёхсот. Затем, вконец измученные и выдохшиеся, мы возвращаемся на исходную позицию, пройдя назад пешим строем около двух километров.

Опять ветер, опять холод, опять мы насквозь мокрые, но на этот раз уже не от дождя, а от пота. Промокшие, продрогшие, шатающиеся от усталости, мы уже в темноте грузимся в наши «Уралы» и отправляемся наконец-то в расположение, где нас ждёт гора неразобранных личных вещей и постельных принадлежностей, впопыхах собранных и вывезенных из палаточного лагеря учебного полигона, где мы ночевали предыдущую ночь.

И вот в кузове «Урала» начинаются разговорчики о ста граммах. Мол, после такой жути без ста грамм ну никак не обойтись. Я слушаю и недоумеваю: спал, ходил, стоял, бегал, промокал, мёрз вместе со всеми в общем строю, без малейшей поблажки. Но мне даже в голову не идёт мысль о водке, она мне даром не нужна, мои же товарищи, будучи все кто намного, кто немного моложе меня, прямо-таки стонут от усталости и мечтают о водке. Больше всего опечалил меня ротный, дозволивший выпить по чуть-чуть после отбоя…