Зоя Донгак - Мама Нади Рушевой

Кто не сидел зимой (минус 40 градусов) в промокшей от снега одежде всю ночь посреди поля в старом автобусе, тому этого не объяснишь. Мы настроились на многочасовое ожидание, и в автобусе воцарилась тишина. Тут наша самая талантливая, трепетная Екатерина Кыдай не выдержала и чуть ли не со слезами на глазах проникновенно выдохнула:

– Кээргенчиивисти аа! И-их, а нормальные люди в это время, вернувшись с работы, поужинав, уже спят. Гастроли лучше делать не на 24, а на 22 дня.

Все засмеялись. Её замечание было справедливо.

Говорят, после 22-го дня гастролей обязательно из ничего, на пустом месте возникает ссора, потому что 22 дня – это наш актёрский и человеческий предел, за которым неминуемо наступает срыв. Последний день гастролей – особенный день. Ты всё ещё будто на сцене, но – тебя уже нет! Только твоё бренное тело двигается, ловко огибая проваливающиеся доски и торчащие гвозди старого клуба – а душа! Душа уже въезжает в ночной Кызыл, где все спят.

Последний день гастролей – это такой день, когда на репетиции мы никак не можем ухватить нужный темп, Анатолий Васильевич подбрасывает нам подсказку: «Эту сцену играйте так, как вы играете в последний день гастролей». И всё становится ясно! Темп найден!..

Каждый раз Наталья Дойдаловна вспоминает эти поездки с нескрываемым удовольствием и радостью, ведь в них говорится и поётся о самом близком и дорогом для неё времени: «Актёры – это дети. Теперь я уже сомневаюсь – больше ли они дети, чем все остальные, чем люди других профессий? Может, они – дети, которые просто не умеют и не хотят этого скрывать?» Тут я вспомнила слова Фаины Раневской: «Беда не в том, что человек стареет, а в том, что он остаётся молодым…»

Сидели мы тесно, кто на сиденье, кто на ящиках и под монотонный гул слабенького мотора дремали долгие часы езды по бездорожью. Вот тогда и родилась песенка на мелодию «Вечера на рейде»:

Выступления иногда проходили на импровизированной сцене, которую отгораживали на поляне, выбранной на окраине населенного пункта. Ставились два автобуса по бокам площадки, между ними натягивалось полотно – задник, на фоне которого мы и показывали свое мастерство. Сидели и гримировались там же. Зрители, сидя на земле, в 4—5 метрах от «сцены», всегда на «ура» принимали наше выступление.

В этот день, закончив работу, мы с Натальей Дойдаловной спели старинные тувинские песни.

Во время Великой Отечественной войны артистов, работников культуры направляли на сельскохозяйственные работы в разные районы Тувы.

9 мая 1945 года остался одним из самых ярких и запоминающихся дней в моей жизни. Правда, дул северный ветер, но мы холода не чувствовали.

Люди вышли на улицу, на лицах у всех улыбки и слезы радости, все поздравляли друг друга, обнимались. Звучала музыка, люди пели и танцевали, всюду были видны красные транспаранты.

Закончилась война, отгремел салют Победы. У всех появилась новая забота – восстанавливать хозяйство, восстанавливать города и села. А в 1946 году я и ещё одна девушка из балетной группы – моя подруга Екатерина Кыдай – получили медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Вручала эти медали за труд (нам тогда было в неполные двадцать лет) Хертек Амирбитовна Анчимаа-Тока. Мы очень гордились этой наградой, с удовольствием носили.

– Как вы познакомились с Николаем Константиновичем?

Она счастливо улыбнулась и дала мне почитать книгу Екатерины Тановой. «Судьба матери» на тувинском языке.

Осенью 1945 года нас отправили в Барун-Хемчикский район на уборку урожая. В колхозе сортировали пшеницу девушки из балетной группы: я, Галина Севилбаа, Катя Кыдай. Мы таскали снопы и вязали их. Вернувшийся из Кызыла наш бригадир Николай Олзей-оол, белозубый с черными кудрявыми волосами, радостно сообщил:

– Из Москвы приехали специалисты: режиссер и театральный художник-декоратор. Ой, совсем не узнать наших обветренных танцовщиц, как они будут танцевать на сцене в таком виде? Эх, парни, парни, куда вы смотрите, совсем распустились, за нашими дамами не ухаживаете.

– Они молодые? – интересовался Алексей Чыргал-оол.

– Совсем молодые, примерно нашего возраста. К тому же очень симпатичные, особенно художник. Он очень красивый, с большими круглыми глазами, высокий. Если наша Ажыкмаа рядом с ним встанет, то дотянется только до его талии. Смотрите, коллеги, не упустите наших танцовщиц, – пошутил Олзей-оол, улыбаясь.

– Да, у нас ещё одна работа сейчас нашлась – сторожить их от кавалеров, Алёш, – подмигнул Кысыгбай другу Алеше.

– Кому они нужны с такими обветренными, неухоженными лицами и руками? – полушутя ответил Алеша Чыргал-оол.

После уборки урожая все вернулись в Кызыл. В театре кипела работа. Слова Николая Олзей-оола подтвердились: занимался декорациями в театре высокий, статный, красивый, молодой художник Николай Рушев. Он часто приходил во время репетиций «Звенящей нежности», чтобы узнать, о чем этот танец, о характере каждой танцовщицы. Он делал эскизы. Когда он приходил, то обязательно в своем альбоме рисовал юных балерин. Николай создавал и мои портреты в разных позах и в различных костюмах.

– Новый художник рисует только нашу Ажык. Смотрите, вот здесь он изобразил танец Галины Улановой, а лицо танцовщицы – нашей Ажыкмыы. Это что-то значит. Неужели он влюбился в нее? Ажыкмаа, то есть Наташа, скоро ты будешь танцевать, как Уланова! – шутили Сагды и Кысыгбай.

Все артисты стали замечать, что Николай Рушев действительно влюбился в меня. Но мы тогда между собой ни разу даже не общались.

– Ты с Наташей разговаривал, Коля? – спрашивали друзья.

– Я очень стесняюсь с ней общаться, просто теряюсь. А может быть, у неё уже есть молодой человек-тувинец. Я чувствую, что её коллеги-артисты посмеиваются надо мной. Ревнуют что ли? – виновато ответил Николай.

– Мужчина должен быть смелым! Если разговаривать боишься, то хотя бы пригласи ее на танец.

После окончания балетной группы в 1945 году я начала работать в музыкально-драматическом тетре в качестве солистки тувинской балетной группы.

В канун ноябрьского праздника состоялся вечер. Николай наконец-то осмелился пригласить меня на танец. И весь вечер мы танцевали. А потом стали встречаться. Нас тянуло друг к другу. Стали вместе ходить в кино. Тогда демонстрировались фильмы «Большой вальс», «Сестра его Дворецкого». По вечерам стали танцевать под знаменитый оркестр Николая Хочукпеновича Красного. Мы счастливые кружились и кружились под волшебную музыку. Тогда я плохо знала русский язык, и стеснялась говорить по-русски, а Коля – по-тувински. Но мы друг друга понимали по глазам, по жестам. А если вдруг потребовалась бы помощь, то у меня была подруга Галина Сайзуу, хорошо говорящая по-русски. Скромная Галя и я – неразлучные подруги.