Сергей Попадюк - Без начала и конца

Вокруг зазвучали голоса, смех, люди повылазили из своих убежищ. На Трубеже из затонувших лодок вычерпывали воду, пытались заводить моторы… Все тронулось дальше с того места, на котором пресекла гроза. Вышел и я из-под колокольни и продолжил свою работу, постепенно обсыхая на солнышке.

На другой день в раннем автобусе мужики говорили, что в окрестных деревнях слышали только гром, а ливня не было.

– Озеро притягивает, – объяснил кто-то.

Автобус вез меня в село Троицкое, километров за 20 от города, а возвращался я на попутке и к девяти был уже в Переславле.

И вот в одно прекрасное утро, сидя в номере паршивой угличской гостиницы, я вдруг понял, что еще немного – и я с ума сойду от такой жизни.

Я только что вернулся из Улеймы и, сидя на койке, перезаряжал фотоаппарат. Жара стояла страшная, под Угличем, как и под Москвой, горели леса, торфяники, повсюду стлался дым, чувствовался запах гари, и приходилось рано вставать, чтобы работать, пока солнце не поднялось высоко.

Я действительно выдохся, но не от жары и не от ходьбы, – теперь я чувствовал усталость, едва приступив к делу. Три года не отдыхал по-человечески, считая за отдых такие вот экспедиции. Они-то сами по себе и хороши, но, как всё в слишком большом количестве, приедаются. (Этим летом, правда, между двумя экспедициями удалось вырваться в Польшу на месяц, но и там я занимался тем же самым.) Я жил именно такой жизнью, о которой мечтал когда-то; все сбылось, не отрицаю, «и штормовка, и кепка», да не сбылось только самое главное – то, что я забыл включить в список: мастерство и уверенность в том, что моя работа кому-нибудь нужна. Мне в первую очередь.

Может быть, потому, что нет пока результатов. Вся работа идет вслепую и, весьма возможно, не приведет никуда. Значит, нужно вооружиться терпением и верой. Но в это именно утро я почувствовал, что необходим перерыв.

Внезапно дверь номера распахнулась, и влетел белоголовый сильно загоревший парень в красивом спортивном костюме.

– Слушай, – обратился он ко мне, – купи костюм! В Казань надо срочно возвращаться, а денег не высылают. Купи!

Он начал раздеваться.

– Бери, не пожалеешь. Хороший костюм, немецкий. Я его в нашем обкоме, в закрытом распределителе достал. Семьдесят платил, тебе за десятку уступлю. Не пожалеешь, точно. Ну, берешь, что ли?

– Погоди, – сказал я. – Как же так сразу-то? Дай подумать. У меня реакция медленная…

– Ну, бери за семь!

– Давай, – сразу согласился я.

Вот тебе и «медленная реакция».

Кстати, о реакции. В Толгский монастырь из Ярославля я отправился рейсовым катером. Расписания накануне не удосужился узнать, потерял в ожидании рейса все утро, поэтому работу в монастыре закончил только к вечеру. Вышел к пристани – катера уже не ходят. Остается, значит, автобус. Скорым шагом, несмотря на усталость, совершил двухкилометровый марш на Толгоболь, к шоссе. День воскресный, и на автобусной остановке скопилась изрядная толпа возвращавшихся в город дачников. Настроение у толпы напряженное: рейс – последний, а желающих уехать слишком много. И вот автобус показался. Явно переполненный, осевший на рессорах, с висящими в дверях гражданами, он даже задерживаться понапрасну не стал – прокатил мимо ожидающей толпы и приостановился метрах в ста пятидесяти, чтобы высадить кого-то из местных. В слепой, отчаянной надежде толпа ринулась к автобусу. Я не спеша двинулся вслед за всеми, ни на что, собственно, не надеясь. Автобус тронулся, и люди, опомнившись, стали замедлять бег и останавливаться. В этот-то момент я вдруг резко рванул за набиравшим скорость автобусом и, обогнув растянувшуюся толпу, на ходу ввинтился в его забитую телами дверь 17.

…Костюм я купил, он и сейчас на мне. Особенно куртка хороша: на тоненькой пластмассовой молнии, с широким рубчатым воротником.

С парнем мы подружились и вместе вышли на улицу.

– Может, обмоем покупку? – предложил я.

– К сожалению, не могу, Сережа. Побегу за билетом. Смываться надо. Будешь в Казани – звони, заходи запросто. Место всегда тебе устрою, свожу, куда хочешь…

Мы попрощались, и я направился в кафе. Не знаю, зачем я туда пошел. Сел около входа на скамейку и стал ждать. Я сидел на самом солнцепеке, ничего, впрочем, не ожидая.

Надоело мне до смертельной тошноты болтаться по уездным гостиницам, предъявлять бумажки, штурмовать переполненные автобусы в толпе разъяренных матерящихся мужиков, которые сметают по пути женщин и детей, тащиться многие километры пешком, фотографировать церкви, описывать до мельчайших подробностей их фасадное убранство, срисовывать, напрягая глаза против солнца, архитектурные детали и профили, за целый день не присаживаться ни разу, перекусывать в омерзительных столовках и не видеть всему этому конца. И, главное, заниматься этим исключительно на свой страх и риск, не получая не только поддержки, но хоть какого-нибудь одобрения со стороны понимающих, да и самому не испытывая ни малейшей уверенности в успехе… Короче, я перезрел и готов был свалиться с ветки.

Так вот, значит, сидел я на солнцепеке, на лавочке у входа в кафе, ничего не ожидая, и познакомился с двумя местными мужичками, Володей и Сашей. Это хорошо – быть в чужих местах одному, потому что все окружающее так легко за тебя цепляется…

Сначала я познакомился с Володей. Он опустился рядом со мной на скамейку и некоторое время не обращал на меня внимания. Он бурчал что-то себе под нос и выкрикивал приветствия проходящим в кафе. Они отвечали ему довольно кисло, как видно, не особенно радуясь этой встрече. Очевидно, он все же отметил мое присутствие (я поймал несколько косых взглядов в свою сторону) и угадал во мне чужака, потому что, видя, что парад ему не удался, вдруг принялся без всяких предисловий давать мне пояснения о каждом, кто проходил мимо нас. Он всех знал, и все знали его, как это бывает в маленьких городах, где на второй день уже начинаешь узнавать людей на улице.

– А это милиционер, следователь, – показывал он на невзрачного дядьку в кепке. – Только его уволили. Вот за это, – щелкнул он пальцем по горлу.

И в таком духе – о каждом. Время было обеденное, и весь город дефилировал мимо нас. Некоторые подходили, перекидывались с Володей шуточками и здоровались со мной за руку.

– А это дядя Саша! – вскричал он. – Здоров, дядя Саша! Иди сюда, знакомься. Золотые руки, – шепнул он мне, – жестянщик. Он тебе из какой-нибудь консервной банки что хошь сделает. Хошь – «Москвича», хошь – «Волгу».

Дядя Саша подошел и присел рядом с нами. Он был морщинистый, в очках с круглой металлической оправой, – пролетарий начала века.

– Что, стреляем?

– Давай рубль, – обратился к нему Володя. – Сережа, двадцать копеек найдется? Давай сюда. Я пошел.