Алексей Самойлов - Единственная игра, в которую стоит играть. Книга не только о спорте (сборник)

Рядом со своей бабушкой по природной мудрости и незаемному уму из известных мне людей спорта я поставил бы Вячеслава Платонова, двух шахматных чемпионов – Михаила Таля, Бориса Спасского и, конечно же, Владимира Кондрашина. «Конечно же» не означает, что Петрович умнее всех, – не в этом дело. Но из всех одаренных змеиной мудростью Кондрашин самый таинственный, загадочный, и чем дальше с годами он отстоит в рассмотрении, тем труднее расшифровать его личный код, разгадать его загадку. Не один я на этом зубы обломал, при жизни Кондрашин натягивал носы (в фигуральном смысле, без применения пальцев-гвоздодеров) тренерам команд, бравшимся разгадывать «рехбусы» ленинградского «Спартака» и сборной СССР 1971–1976 гг., и оставлял с но сом пишущую братию, сначала обожествлявшую тренера, приложившую руку к сотворению легенды о Мюнхене-72, о трех секундах, о тренере-провидце, Хитроване Хитрованыче, обштопавшем всех академиков, профессоров и прочих остепененных мудрецов заокеанского и отечественно го извода. Нахваливали тренера письменники, а потом дружно и разом, словно по команде, начали развенчивать легенду о Мюнхене и Кондрашине – победителе американцев при Мюнхене.

При первой же антикондрашинской публикации в питерской прессе я по звонил Кондрашиным и узнал от Юры, что батюшка сильно переживает, но виду не подает. Сам Петрович через день или два после этой эскапады спортивной газеты попросил меня, со бравшегося врезать им в печати меж глаз, этого не делать. «Почему, Володя? – не выдержал я. – Они же чушь несусветную несут…» – «Во-первых, потому, что они подумают, что они что-то из себя представляют и в баскетболе разбираются, а это не так. Во-вторых, американцы не случай но так и не признали свое поражение от нас в Мюнхене, там со счетом времени судьи нахимичили, решение продолжать уже закончившийся матч тоже было не стопроцентно справедливым…» – «Но ведь ни твоей, ни твоих ребят вины в этом не было?!» – «Стопроцентно не было… Но и американцев, не признающих нашей победы, понять можно… Так что, Леха, очень прошу тебя, не пиши об этом. Разве что когда-нибудь, когда меня не будет…» – «Да ладно тебе… Но ты хоть этому Б. (я назвал полное имя и фамилию “разоблачителя”) врежь как следует…» Кондрашин на другом конце провода рассмеялся: «Что ты, я поступлю наоборот: на ближайшем баскетболе подойду к Б., поблагодарю его за смелое и принципиальное выступление и укажу ему на четыре мелких-мелких фактических ошибочки: две я сам заметил, а две Юрка, спасибо ему, обнаружил… А вот ты возьми и врежь. Если руки чешутся!..»

И завершил разговор, довольный и тем, что убедил собеседника не предпринимать ненужных шагов, и тем, что последнее слово осталось за ним. И какое: если ты такой смелый и так болеешь за старого товарища, на кажи сам его обидчика, а других не подначивай.

В этом много кондрашинского, хитроумного, подначисто-игроцкого, где слаще меду оставить противную сторону в дураках. Но сказать: «В этом он весь» – не могу. Скорее уж его сущность проявилась в другом: победитель американцев, восслав ленный заслуженно, признал, что и баскетболистов сборной США тоже можно понять, поскольку судьи, да и руководство Международной баскетбольной федерации, разрулили сложившуюся в ночь с 9 на 10 сентября семьдесят второго года прошлого века нештатную ситуацию последних секунд главного матча олимпийского турнира не самым идеальным образом и, стало быть, у американцев есть причины обижаться на Джонса, главу Международной федерации, на судей, на весь мир; и главное для нас, пытающихся раз гадать Петровича, его натуру и философию жизни, в том, что он, себе во вред, американцам на пользу, признает их недовольство законным и понимает их, ибо – тут я домысливаю, договариваю за Петровича – и он, проиграв в Мюнхене в аналогичной ситуации, тоже был бы обижен на весь свет и никогда бы не смирился с поражением такого рода…

Почему? А потому что попрана Высшая Справедливость, нарушен дух «fair play» – вот почему. Представляете, были люди, которые верили в то, что спорт, игра пронизаны честью и справедливостью, а не превратились в глобальное шоу-развлекалово, где все устроено-подстроено корысти ради! Впрочем, почему были? Разве Зидан, защитивший свою честь и наказавший провокатора в конце финального матча фут больного чемпионата мира 2002 года прямо на месте преступления против Высшей Справедливости, возможно, це ной потери золотых медалей чемпионов мира для своей страны, не доказал, что есть вещи важнее золота мундиалей, игры и спорта?..

Футбол, кстати сказать, Петрович любил. И начинал он в спорте с футбола. Играл в за щите. Не сомневаюсь, что если бы Петрович дожил до чемпионата мира в Германии, где он за тридцать четыре года до этого позолотил ручки своим чудо-ребятам – Сашке, Сереге, Моде, Ване, Зурабу, Алжану, Геннадию, то в Шапках предложил бы выпить за здоровье Зинедина Зидана, великого игрока и отважного воителя за попранную Справедливость.

Кондрашин был принципиально не пафосным человеком. Он никогда бы не сказал: «Шапки долой перед Зиданом, господа-товарищи!» А мне, давно играющему только в словесные игры, но остро переживающему за попираемую повсеместно справедливость, никто не помешает воскликнуть: «Шапки долой перед Зиданом! Шапки долой перед Петровичем!»

А натурфилософию Петровича-тренера, бас кетбольного Заболоцкого, спортивного Баратынского я, может, еще напишу. Тут, в Карелии, на Сямозере, в важный для меня двадцать третий день нынешнего июля (мы поженились в та кой день в Петрозаводске в 1960‑м со Светланой Ланкинен, которую Петрович запомнил по женскому баскетбольному турниру Первой Спартакиады народов СССР, – «Как не помнить? На память не жалуюсь – вы, – сказал он при встрече моей жене в конце 90‑х, – играли под номером три, бросали двумя руками от груди, хорошо видели поле, хотя и чрезмерно увлекались скрытыми передачами, верно?..») мне открылось, как тесно и неотрывно торжество кондрашинского баскетбола (низкий поклон автору «Торжества земледелия» и «Столбцов») связано с жиз нью природы и в природе, с прислушиванием к дыханию леса и озера, с любовью к каждому цвет ку кипрея и кустам боярышника и жасмина, к папоротнику, мху, к каждой черничинке и морошке, к бабочкам ночным и дневным, к пленительной музыке льющейся воды, журчанию ручья, стуку дождя по крыше, к жизни на природе, где встаешь с насельниками леса – зверьем и птица ми ранним-ранним утром, чтобы порадоваться восходу, и проводишь с ними утомившееся за день светило на закате. И, как писал еще один великий натурфилософ, норвежец Кнут Гамсун, когда живешь в лесу, в горах, у моря, когда каждый день встречаешь солнце и часами вглядываешься в чистое и открытое небо, для тебя словно обнажается дно мира и ты подключаешься к мозгу мироздания…