Израиль Данилов - Воспоминания века

Живя рядом с фабрикой нас, конечно, водили несколько раз по цехам. Я смутно помню, что мы видели огромные котлы с горячей водой, в которых варилась целлюлоза, и длинную-длинную бумагоделательную машину с множеством крутящихся валиков и валов. С одного конца на эти валы поступала уже сгущенная масса, и на другом конце выползал бесконечно длинный бумажный лист, наматывающийся на огромный рулон.

В однотомном Советском энциклопедическом словаре 1988 года выпуска вчера прочел: «Сураж, город (с 1781 года) в Брянской области, на реке Ипуть. Железнодорожная станция. Фабрика технического картона, пищевые предприятия». Значит и к Суражу подвели железную дорогу, а фабрика, хотя и поменяла профиль с бумаги на картон, но существует и до сих пор. Сохранился ли наш дом?

Последние впечатления о Сураже. Мама со мной и Эсфирь Лазаревна с Ласей провели август 1929 года в Сураже. Один, а может быть с Ласей, я пару раз ходил посмотреть места моего детства. Все сохранилось без изменений, и наш дом тоже. Внутрь я не заходил. Побывал на лугу за домом, прошел по площадке, где мы так много играли, зашел в фабричный парк, обойдя наш сад, подошел к фабрике. Но все, что казалось большим, огромным, загадочным в детстве, в мои 15 лет показалось как бы в несколько раз меньше, «съеженным». Это было прямо потрясение, какое-то удивительное чувство чего-то необычного и странного – дом не такой уж высокий и громадный, парк, луг, все расстояния – все казалось меньше.

В конце лета, может быть в сентябре 1922 года, мы уже были в Москве в Камергерском переулке у Этингеров. С Суражом было закончено.

И все-таки, все-таки. Перед смертью дядя Давид сказал мне: «Больше всего мне теперь хотелось бы увидеть Кременчуг, там, где я был ребенком». Теперь я его очень хорошо понимаю…

В августе или в сентябре 1922 года мы, включая Марию Ивановну, перебрались из Суража в Москву, через короткое время приехали все Луговские (дядя Давид, дядя Моисей с четырьмя сыновьями) и Роднянские, и Пальчики. Как проходили сборы, как ехали – никаких воспоминаний. Мне это кажется странным, я ведь уже не был малышом – 8 лет.

Очень радушно нас разместили в своей большой квартире Этингеры на пятом этаже дома, расположенного рядом с Художественным театром. Глава семьи Этингер Моисей Альбертович, его тетя Фаня, сестра жены тетя Маня, сын дяди Моисея Сима, ему тогда было лет 11—12, маленькая дочка Инночка и две дочери тети Мани – Женя лет 11 и Эся лет 8—9. В доме был газ, вода, нормальный туалет, ванная комната. Впервые узнал, что такое душ и купание в ванне.

Могу предположить, что квартиру в Брюсовском переулке нам как-то (купили?) оформил дядя Моисей, может быть там шел ремонт, но в свою квартиру мы перебрались через 1,5—2 месяца. К тому времени папа съездил в Ленинград и оттуда привез, роскошную по тем временам, мебель в виде комплектов спальни и столовой, остальное необходимое приобрели в Москве, что-то привезли из Суража. А кухонная длинная скамейка, преодолев огромный временной отрезок, превратности переездов и войны, до сих пор стоит в Кратово на даче.

Вот цифры, что врезались в память навсегда: Брюсовский переулок, д.4, кв.43 телефон первых лет Д1—81—41, ближе к сороковым годам К3—45—70.

Дом был старой постройки, двухэтажный, с жилым полуподвалом, благодаря которому первый этаж был фактически на уровне второго этажа, расположен фасадом с одним подъездом вдоль переулка. Через ворота можно было попасть в покрытый булыжником двор, где находились еще несколько небольших флигелей и сараи, где жильцы держали дрова. Отопление было печное, для кухни использовались примуса и керосинки, но холодная вода была подведена к дому. Поднимаясь по лестнице на наш этаж, попадаем на площадку, откуда вел налево длиннющий коридор с комнатами по обе стороны коридора, направо так же шел коридор, но покороче. Окна квартир выходили на переулок, как у нас, или во двор.

Из коридора дверь вела в переднюю, дальше прямо на кухню, из передней вправо – в большую комнату, влево – в две смежные комнаты столовую и нашу с Леной детскую комнату, правая комната с паркетным полом была спальней родителей. Там же находилась печка и в одном из углов раковина с краном для умывания. В других комнатах полы были крашенные, дощатые. Напротив входной двери в коридоре была еще одна комната, которую предполагали оборудовать под ванную и туалет, но что-то у папы не получилось, и ее быстро заняли под жилье для тети Марфуши с сыном. Марфуша на ночь запирала дверь входа в дом и ночевала обычно в каморке под лестницей, открывая дверь по звонку припозднившихся обитателей дома. К сожалению, такие «удобства» как туалеты, были в начале коридора при выходе через черный ход во двор, три кабинки на 10—12 семей. Кабинки запирались ключами, которые были розданы каждой семье.

Брюсовский переулок был очень тихим, если не считать колокольного звона от церкви, расположенной почти напротив дома. Звонили довольно рано по утрам, и сначала это будило нас. Мостовая, как и почти всюду в Москве, была покрыта булыжником. Первые годы мы с Осей катались в переулке с горки, что вела к Тверской улице на саночках, а по неочищенным от снега и льда тротуарам на коньках «Снегурочка». Автомобилей и повозок было мало. Совсем рядом с домом находился Чернышевский переулок с дровяным складом, и мужской и женской баней. Это все справа от дома, если стоять к нему спиной. Слева же от дома был огромный, с несколькими дворами и сквериком, дом, многоэтажный, с лифтами, который почему-то назывался «дом Правды». Там жили мой товарищ по классу Яша Мезивецкий и наша же одноклассница Наташа Васнецова. Против «дома Правды» расположены были одноэтажные длинные семейные бани, где в одном помещении могла мыться целая семья. В конце переулка находился шести или семиэтажный дом, в котором проживал еще один мальчик из моего класса Сережа Кабанов. А в Леоньевском переулке жил Витя Цейтлин, еще один одноклассник. В школу меня определили только осенью 1923 года, видимо время переезда в Москву и первая неустроенность повлияли на то, что был пропущен почти год. Наверное, тоже было и с Леной, но учиться мы стали в разных школах. Лена в девятилетке, а я в семилетке. После семи лет можно было продолжать образование еще два года, которые давали некоторые профессиональные навыки.

В доме №2 нашлась старенькая учительница, настоящая француженка, мы с Леной стали брать у нее уроки. В последствии Лене это пригодилось, к тому же два или три года летом с нами выезжала на дачу пожилая, очень приятная женщина Марья Михайловна, бывшая дворянка, генеральская дочь, прекрасно знавшая французский язык, и Лена могла продолжать занятия. А я французский бросил, т. к. в школе изучали немецкий язык. Но и теперь, спустя столько лет, я помню, наверное, с полусотни слов, два отрывка в стихах из басни Лафонтена «Стрекоза и муравей» и маленькое стихотворение Альфреда Мюссе, начинающееся в переводе словами: «Мой милый друг, когда я умру…»