Игорь Галкин - Воспоминания. о светлом и печальном, веселом и грустном, просто о жизни

Очнулся в темноте, только горела синяя лампа над дверью. Я лежал в отдельной палате, которую ныне назвали бы реанимационной. Несколько раз приходил в себя и засыпал, пока понял, что операция позади. Я вспомнил, что в моем положении всегда просят пить. С некоторым усилием я нащупал рукой на стене кнопку звонка, нажал. Быстро вошла дежурная сестра.

– Молодец, Игорек, уже проснулся. Я сейчас свет зажгу и позову Галину Васильевну.

Галина Васильевна пощупала мне пульс заставила пошевелить пальцами оперированной ноги – они шевелились и это ободрило Галину Васильевну. За что-то похвалила меня и сказала, что операция прошла успешно, хирург все сделал, как нужно – все позади, только подождать, как срастутся кости, и через некоторое время я буду учиться ходить. К сожалению, не обошлось без осложнений. Сначала из дренажной трубки, выведенной от самых костей через толщу гипса, выходила какая-то гадость, потом этот процесс остановился и сначала колено, а потом и вся нога стала нестерпимо болеть. Через дренажную трубку вводили какие-то лекарства, часто делали уколы в руку, а нога горела как над жаровней. Несколько дней и ночей не мог ни на минуту заснуть – вот когда время тянулось, будто я летел в темную вечность. Если бы до этого я прочитал поэму Данте «Ад», я бы поверил безоговорочно в его существование. Наконец Галина Васильевна пришла ко мне в палату, в которой я явно залежался дольше положенного, и пригласила сестру Зою с ее ужасным резаком. Когда разрезали щель в гипсе на уровне колена и ниже, из ноги фонтаном выбросило гной, заливший всю мою постель. Еще с неделю я провел в этой ужасной палате. Боль утихомирили, но мне строжайше было запрещено ничем не двигать, чтобы не нарушить положение скрепленных костей. Боль притупилась, зато усилился страх, что кости не срастутся или срастутся неправильно и мне придется все повторять снова. Ладно, хватит о боли и страхах.

Оркестр в санатории, 1955 год

Привезли меня в палату к Жене и Леве и я как ни в чем не бывало вернулся к своим учебникам. Зимой мне сняли гипс, сделали съемный тутор – такой негнущийся чулок, который, расшнуровывая, можно снимать на ночь и обязательно надевать с утра. Впервые за три года я встал на ноги. Оказалось, что я выше некоторых нянечек и медсестер. В первый день я стоял 10 минут, крепко ухватившись за кровать, у которой для этого застопорили колесики. Стоял под наблюдением дежурной медсестры. Время стояния увеличивали, мне выдали костыли. Галина Васильевна потребовала осторожно ступить больной ногой. Меня охватил страх. Помня, как ломали и подгоняли одна к другой мои кости, я боялся поверить, что они выдержат мой вес. Понадобилась большая сила воли, чтобы осторожно начать медленно нажимать ногу к полу. Все стадии возвращения на ноги, наконец, прошел и почувствовал уверенность в ногах, а также и в голове, поскольку заочно закончил и отлично сдал все экзамены за 8-й класс.

В июне 1955 года я простился с санаторием, переполненный самой искренней благодарностью замечательному коллективу, окружившему нас такой неподдельной участливостью и жалостью, я не стыжусь этого слова, что это согревало меня всю жизнь. Через шесть лет после самой кровавой в истории войны, наша страна не только восстановила прежние социальные и гуманитарные ценности, но и дала возможность новым поколениям быть уверенными в своем будущем.

Дело не в Сталине, Хрущеве, Брежневе или Ельцине. Можно выхватывать из истории отдельные стороны общественной, политической и материальной жизни, каждый демагог может найти оправдание своим действиям или полному бездействию, как это произошло с Брежневым, Ельциным, окруженным сворой властолюбивых старцев или пронырливых мошенников, умеющих ловить рыбу в любой мутной воде. Они лишили людей веры и уверенности в себе и в своих властителей, потому что идеологию подменили первый – болтовней, второй – погоней за наживой. Впрочем, об этом еще сумеем поговорить в дальнейшем. Я ехал на верхней полке скорого поезда домой с папой, который был взволнован моим преображением (не видел три с половиной года), все спрашивал, не хочу ли я поесть, попить. Я хотел только домой. И смотрел, смотрел в окно. Впервые за 3 с половиной года я мог видеть больше, чем позволяло больничное окно. Открывался уже не воображаемый, вычитанный или услышанный, а реальный мир с природой, людьми с их местом обитания.

Уж что-что, а поворчать я еще успею в ходе моего повествования. А теперь возвращаюсь на канву своего рассказа о том, как завершилась моя больничная эпопея, и началась новая. Я вернулся в деревню, где за три с половиной года многое изменилось, как и я сам. Маленький штрих. Мама все как-то по-особому разглядывала меня, потом спросила:

– Игорь, неужто, ты брови-то красишь? Ведь были и бровки и волосики светленькие как лен, а теперь, гляди-ко, черный.

Маме было трудно поверить, что это естественное изменение, а уж чем вызвано, я и сам не знаю. Наверно, затворническая жизнь без открытого солнца, постоянный прием укрепляющих лекарств и препаратов сделали свое.

Сама мама, мне казалось, не много изменилась. Ей в тот год исполнилось 50 лет. Она пополнела, как и большинство женщин ее возраста. Ее многолетнее дело – уход за колхозными овцами – закончилось. Колхозная овчарня была ликвидирована. Мама ходила на разные работы в поле, но и там при какой-никакой технике дела для женщин было мало. Летом еще выходила в погодные дни с косой и граблями на ближние пожни, но эти сенокосы уже не были похожи на то, что было в военные и послевоенные годы, когда колхозный коровник был переполнен коровами, конский двор – лошадями и жеребятами, овчарня кишела овцами. И все это поголовье требовало сена. Колхоз помаленьку разваливался, хотя и укрупнялся. Из ферм остался колхозный двор и небольшая конюшня для десятка лошадей. Овцами и свиньями занимались в других деревнях, превратившихся в бригады укрупнившегося колхоза. Власти приходили к пониманию, что северные районы при резко сократившейся рабочей силе уже не способны были давать государству и зерно, и мясо, и молоко. Большинство полей перевели на кормовые культуры, с которыми легко управлялась не хитрая техника. Пожни зарастали, но еще оставались ровные пятачки для заготовки сена для домашней живности. Папа и мама тоже держали корову, овец. Весной заводили маленького поросенка, чтобы к морозам и к октябрьским праздникам иметь мясо. На полях хватало места для выращивания собственной картошки и капусты.