Игорь Галкин - Воспоминания. о светлом и печальном, веселом и грустном, просто о жизни

© Игорь Александрович Галкин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Полшестого утра. Подремав полночь перед телевизором, я так и не заснул. Вспомнил о давнем обещании себе – написать воспоминания для своих детей и внуков.

Сегодня – суббота 30 марта 2002 года. А обещание я дал себе 25 июля 1977 года, отмечая свое 40-летие. Мне казалось в тот день, что жизнь покатилась на закат. Многое из намерений не выполнено. А потомки по моей линии, как и я, не узнают о родословной и жизни наших старших поколений.

На эти размышления меня натолкнул сам характер моего юбилея. Нашей первой семьей мы жили тогда в Варшаве, где я работал корреспондентом ТАСС. На лето отправил домой в Калинин (нынешняя Тверь) жену Людмилу и сыновей Петю и Вадика. Первому тогда шел пятнадцатый год, второму исполнилось семь.

Наши лучшие друзья – семейство корреспондента «Правды» Владимира Фомина (жена его Ганна, которую мы называли Галиной, уже становившаяся невестой Олеся и Ирочка – подруга нашего Вадика) тоже уехали в отпуск в Ростов-на-Дону. Ни с кем другим мне в тот день не хотелось видеться. Я дежурил весь день в отделении ТАСС, поздновато приехал усталый домой на улицу Груецкую и вспомнил, что я – в Европе, что в кошельке есть деньги и пошел отмечать свой юбилей.

Поблизости, на площади Нарутовича, зашел в заурядное кафе, сел за маленький круглый столик на двух человек и заказал уж не помню что (всего скорее «сурувку» – как называют поляки овощной салат, и возможно, бигос – отнюдь не ресторанное блюдо – жирная домашняя колбаса, нарезанное мясо, кислая тушеная капуста и острая приправа. Под водку – что надо.

Официантка, очевидно, отметила мой унылый вид и явное нежелание к общению, весь вечер отводила от меня посетителей и оставила одного за столиком. Только принимая заказ на четвертую стограммовую рюмку водки и закуску, с улыбкой «вмешалась в мою личную жизнь» – Czy pan jest peven, ze moze pozvolic sobie jeszcze jednego keliha? («Вы уверены, что можете позволить себе еще одну рюмку?»). В то время я мог себе позволить под подходящую закуску еще пару стограммовых рюмок и не выглядеть пьяным.

Тогда, глядя в окно на мощно вычерченный на фоне угасавшего неба контур костела с островерхим шпилем, венчаемым крестом, я почему-то начал думать о вечности, а пришел к банальному выводу, что с уходом на пенсию, обязательно начну писать воспоминания для семейного пользования. Я еще не предполагал тогда, сколько предстоит пережить и хорошего и тяжелого.

Скоро будет пять лет, как я получаю пенсию, но силы есть, я работаю обозревателем «Парламентской газеты». Но это слабое оправдание, что я до сих пор не брался за воспоминания. Будем считать это началом. Рассчитываю, что это будет в основном хронология, но временами, видимо, отражу и те моменты жизни как своей, а это значит и семьи, а также больших событий в стране. Видимо, запишу то, что в тот или иной момент придет мне в голову, какие эпизоды всплывут из памяти, что будет навеяно буднями и настроением. Пусть это будет повествованием без сюжета, потоком моего сознания.

На рубеже детства и отрочества мне навсегда врезалась в память одна фраза, которую иногда бросали мне сверстники. Надо сказать, что в тот период во мне проснулось большое любопытство ко всему, что я видел в жизни, и желание высказывать то, что я слышал или узнавал. Хотелось бы думать, что во мне зарождались тогда черты характера и мышления, необходимые в журналистике: любознательность и желание поведать об усвоенном, излить эмоции. А тогда это выливалось больше в хвастовство своими, прямо скажем, малыми еще познаниями и в желание поспорить с мальчишками, чтобы подтвердить свое «всезнайство».

Вот в таких перепалках иногда я и слышал: «Вы, Бурехины, все такие – семерых переспорите!»

Бурехины – это прозвище шло за маминой семьей, которое сама она не любила. Не знаю, почему. Она говорила: «Пусть нас называют Макаровы, а не Бурехины». Макаровы – это прозвище по папиной линии.

Как-то спросил маму, почему нас спорщиками называют. Она посмеялась:

– Госенька, да это идет от моего деда Федора Высотина. Только вот по батюшке-то его отчество я запамятовала – припомню – скажу.

– А почему говорили, что он «семерых переспорил?, – спрашиваю маму.

– А спорщик был большой. Да ты у Гриши пораспроси. Он и сам в деда пошел, любил со стариками разговаривать о прошлом. Бывало, приедет из Архангельска-то и все вечера со стариками в разговорах.

Мамин брат и мой дядя Гриша был человек пытливый и въедливый, он вознамеривался даже докопаться до происхождения фамилий – Высотины по их с мамой линии и Галкины по линии папы. Ничего не узнал, но о Федоре Высотине мне кое-что рассказал. И про его любовь к спорам.

Федор Высотин, по словам дяди Гриши, был человеком сметливым, хитроватым и с чувством юмора. Во второй половине ХIХ века на севере (Архангельская губерния) крестьяне жили общинно. Там не существовало крепостного права. Север осваивали лихие новгородские мужики, часто не ладившие с общими правилами, за что получили прозвище ушкуйников. Свои пашни, покосы, выруба общины периодически перераспределяли между семьями в зависимости от изменения количества едоков и трудоспособных. Все решали, хотя и не без шума, но в пределах своей общины. Труднее было проводить границы между другими общинами, то есть деревнями, и оценивать качество земель, связанное с налогообложением.

Община, в которую входила деревня Чистое Туймино (ныне – Филимоновская), где жили и Высотины, и Галкины, постоянно конфликтовала с деревнями Плоское и Усть-Подюга по поводу границы их земель. Федора Высотина и отправляли всем миром решать эти споры, да не прогадать дело. А он где хитростью, изворотливостью, напористостью, а где и подкупом землемеров умел защитить интересы своей общины. Вот и получил прозвище «Семерых переспорит».

Еще одну фразу сохраняли долго в своей памяти старики. Это о том, как Федор Высотин улаживал дело с землемерами, оценивавшими качество земли, а от качества зависели подати государству. Довольный сделками он рассказывал односельчанам:

– Идем с землемером-то по поляне или урочищу. Он-то уж устал и ноги мокрые, я ему: ты постой тут, один пробреду и тебе крикну, что за земля. И кричу: записывай: стою на мокре, худа землица – болотина. А сам-то стою на сухе и на ус мотаю, на что-нибудь да пригодится. А в книгу землемерскую пишем – болотина.

Так плодовитые земли выдавались за болота. Крестьяне радовались снижению податей и поили его. Как-то в Усть-Подюге он пировал неделю или больше. А сам Федор это так рассказывал: