Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Может быть, на границе
Мне Антихрист свинцом
Замурует зеницы,
И кровавым венцом

Я покрою сугробы…
Всё равно, я чужой,
И безумья микробы
Не увидят ханжой

Перед идолом плоти
Дворянина небес,
Повторявшего счеты
Очистительных месс.

Да и раньше в алмазный
Я попал бы чертог,
И меж музыкой разной
Заприметил бы Бог

Мой страдальческий голос
И молитвы за Русь, —
И отравленный колос
Поглотила бы трусь!

Двадцатого столетья мимо
И девятнадцатый прополз
Кровавый рок невозмутимо,
И новый уж натянут холст

Для летописи на подрамник,
Но, безнадежно удручен,
Я рядом приготовил камни,
И, если адский легион

И на него всползет напастей,
Я каменным его дождем,
Как буря обрывает снасти,
Сорву, поставя на своем!

Довольно летописцем гневным
Я разрушению служил,
Пора созвучием напевным
Покрыть чудовищность могил

И колокольным перезвоном
Соединиться навсегда
С алмазовым Господним троном,
Где легкокрылые суда

Великих мучеников духа
Сошлись на вечный карнавал,
У Тайны снятого воздуха
Забвенья пригубить бокал!

Для мертвого недавно друга
Я выкопал застывший куст
Шиповника в саду, из круга
Цветочного, под тихий хруст

Колышимых бореем веток…
Дремало всё еще вокруг,
Лишь глазки синенькие деток
Подснежных презрели испуг.

Я оборвал лопатой ржавой
Землей облепленные корни
И, обернув платочком, правой
Рукою из могилки черной

Поднял усыпанный шипами
Кривыми бездыханный прах.
Какой он серенький, клопами
И тлей изъеденный в ветвях;

Как от него несет могилой
И гнилью, плесенью, навозом —
И всё же скоро с новой силой
Отдастся он метаморфозам,

И всё же будет он сапфиром
Усыпан трепетным опять,
И розы ароматным клиром
Его усеют, и летать

Вокруг него на пестрых крыльях
Всё лето будут мотыльки,
И дождиком от изобилья
Спадут на травку лепестки.

И я застынувший шиповник
На мира сказочной гряде;
Божественный меня Садовник
По прихоти иль по нужде

В холодное послал изгнанье,
Корнями к бездне привязав,
Меж скудных терниев познанья,
Меж острых творчества агав.

И вот я, черный, грязный, странный,
Живу в провидящей дреме
И отдаюся неустанно
Холодносаванной зиме.

Метелицей обледененный,
Цветы я затаил в груди
И жизнь, неудовлетворенный,
Ищу за гробом впереди.

Бессмертие мне аксиома:
Ведь духа горние цветы
В юдоли горестной не дома
До Camposanto’вой черты.

Медленно вьется в песках затиненных
Желтая, мутная к морю река.
Вяло колосьев, лучами сожженных,
Движется грудь. Припекает. Тоска.

Медленно вьется по масляной мути
Грозно оснащенный, мертвый фрегат.
Тих и недвижен красавец до жути,
Птицей подстреленной крылья висят.

Море свободное, заверти дивные,
Жутко манящие омутов девы!
Кони лазурные, пенистогривые,
Шквалы напевно гремящие, где вы?

Против течений и против оркана
Гроты косые, квадраты марселей
В синие дали влекут океана,
В дали бездомные, в дали бесцельные.

Любо мне всё, что туманно и странно,
Первым хочу я, единственным быть,
Дерзко срезает вокруг Дуридана
Свитую людям познания нить.

Всё изреченное, всё повторенное,
Всё оброненное – яство корыт,
Только бездонное, неосязенное,
Несотворенное крылья бодрит.

В моря свободного синей купели
Штевень дубовый смарагды дробит,
Сколько вокруг обновляемой цели,
Сколько возможно несхожих орбит.

Парус в эфирном агате заката,
Радужный брызжет вокруг аксамит,
Ходит по зыбким доскам стилобата,
Синему Богу молясь, эремит.

Изумрудным шелком
Вышиты листочки
По кривым иголкам
Старых тополей,
Спящих королей.
Без числа моточки
Синенькие ручки
Вешние напряли,
Беленькие тучки
На клубок мотали
Пряжу вешних дней,
Ветерки-Орфеи
Ниточки в ушко
Солнечное вдели
И легко, легко
В веточках запели.
Тополь черноствольный,
Хмурый, недовольный,
Кружевом зеленым,
Чуть одушевленным,
Словно рыцарь гневный
Шарфом королевны,
Чрез плечо повязан,
К подвигу обязан,
К подвигу слаганья
Слов недомоганья,
К шелесту и вою
Древней головою.
В леторослях валких
Хлопотливо галки
Строят деревушку,
Стерегут подружку,
Дерзких Дон-Жуанов
И в крылатых станах
Хоть поотбавляй…
Бедный, жуткий край!
Милая картинка,
Да в глазу соринка,
Да во рту от желчи
Горько, голод волчий
Всё нутро сосет.
Что мне твой кивот
Радужный, весна!
Голод мой таков,
Что его сполна
Шелковый покров
Твой не утолит
И цветов синклит, —
На одежд твоих
Оброненный стих.
Но с подружкой мы
Хижинку свою
Выстроим в раю,
А до той поры
Эроса миры
Будем созерцать,
Вечность-Мать!

Жутко. Клещами захвачено сердце,
Капает с терниев кровь,
Трагикомичное слышится scherzo
Жизни отпетой всё вновь.

Скучно вставать из нагретой постели,
Скучно в проулок глядеть,
Ночью приснятся подчас капители,
Мирта цветущая ветвь,

Ночью планеты и томные звезды
Арабескуют плафон,
Как вертоградов заоблачных гроздья,
И Алигьери Грифон

Важно вновь с Беатриче
Катит по райским цветам,
Хор из смарагдов доносится птичий,
Нектар течет по устам!

Тихо и сладко в душе, океан же
Синий бушует внизу,
В ветвях смарагдовых солнца-оранжи
Смотрят в небес бирюзу.

Гнездышко свей мне руками, подружка,
На ночь я буду твой гид,
К ветвям вспорхнем мы с тобой, как пичужки,
К ветвям садов Гесперид.

В жаркой Тринакрии у Монреаля
Солнца висят на ветвях,
Солнца душистее видел едва ли
Млечный безбрежности шлях.

В солнцах же зреющих солнца творимые
Сладкий клубят аромат,
Нимфы журчат серебристо-незримые,
В вешний впиваясь брокат.

Ешь же, подруженька, солнца пахучие
В райском саду Гесперид,
Пей бриллианты, нимфея, текучие, —
Близок печальный Аид!