Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

В ожесточеньи отрицанья
Есть доказательство Того,
Кто в величавом мирозданьи —
Начало Вечное всего.

Я был безбожником недолго,
Когда младенческую дань
Пред идолом земного долга
Бросала дерзостная длань,

Когда в гражданское болото
Меня течением влекло,
Но глотку стягивало что-то,
Но сердце резало стекло

Мне каждый раз, когда я слепо
Вопил со всеми: «Нету Бога!»,
Когда перед дверями склепа
Кричал: «Окончена дорога!»

Когда же я однажды в ближнем
Остаток веры захлестнул,
Подстреленным мне кто-то крыжнем:
«Зачем преследуешь, Саул?» —

С таким мучительным укором,
С таким смиреньем простонал,
Что дрожь передалася шпорам
И сердце пронизал кинжал.

И я бежал в души пустыню
И Бога в бездне отыскал, —
И Парсифалеву святыню
Нашел у Монсальвата скал!

Я Божий паладин суровый,
Средневековый человек,
Безбожия кошмар неновый
Не убедит меня вовек.

Разрушенные роком храмы
В пустыне я воссоздаю
И очи благородной дамы
Своей мистически пою.

Мучительный сомненья демон
Копьем Лонгина поражен,
Мечты я царственный игемон,
Чистейшей из небесных жен

Смиренно девственный любовник
И сладостный апологет,
И роз невянущих садовник,
И песен странных музагет.

Жутко и душно и нужно
В топях загнившего моря,
Черное, ветхое судно
Гнется, с прибоями споря.

Квакают в трюме лягушки,
Мидии впились в шпангоуты,
В люках зеленые пушки
Страшны врагу, как бой-скоуты!

Черное море загнило,
Страсти прияло корону,
Срезала кудри Далила
Юному войну Самсону.

Знамя старинное славы
Вновь не увидят стихии,
Смрадные выросли травы
В остове бедной России.

Только в спасательном шлюпе
Горсточка бедных бойцов
Плачет на распятом трупе
С попранным флагом отцов.

Красные крадутся спруты,
Лучше изгнанья проклятье!
На воду весла. Минуты
Считаны, милые братья!

Это старая сказка, Миледи,
В благовесте рокочущей меди
Без труда вы могли бы прочесть
Эту странно нестранную весть.

Это вечная сказка, Мадонна,
Когда небо раскроет бездонно
Голубую безбрежности пасть, —
Так поет корабельная снасть.

Это вешняя сказка, принцесса,
Но в дремучем дыхании леса
В запечатанный кровью ларец
Схоронил ее Бедный Отец.

Осудить ли неопытность Божью,
Разукрасить ли новою ложью?
Или попросту мимо пройти,
Засмеявшись кому-то в пути?

Лишь в объятиях слова и формы
Полновластен червленые кормы
Выводит в неприемлемый мир
Опьяненный твореньем факир.

Лишь к бесцельным в бесцельном восторге
Прилетает Святитель Георгий
И дракона сражает копьем,
Что мы жизнью зачем-то зовем.

Это старая сказка, Миледи,
Но ручные со мною медведи
И воскресшего Пана свирель
В твоей появятся гордый кастель.

Это вешняя сказка, Мадонна,
Хоть поблекла на кудрях корона
И сонеты завяли Петрарки
На разрушенной Хроносом арке.

Это вечная сказка, принцесса,
Навсегда неизменная месса!
Кто не верит в нее – не поэт,
Не родиться б такому на свет!

России нет, но жив печальный
Архистратиг ее опальный.
На бурей сломанном крыле,
По кровью залитой земле,
Среди развалин и пожарищ,
Он, задыхаясь от тоски,
Чертит круги, как мотыльки
На крылышках полусожженных,
И от идей умалишенных,
Плотски нелепых, злобно-волчьих,
Исходит гневом, скорбью, желчью…
Когда ж действительности звенья
Разъединяют сновиденья
И сострадательной рукой
Дают обманчивый покой,
Он бешеным летит аллюром
К Кадора доломитным турам,
К Понтеббе, к пограничной Местре,
Где в восхитительном оркестре
Века минувшие слились,
Где и растоптанный Нарцисс
На стебле сломанном поет,
На Божий опустясь кивот.
Возьмемся за руки, подружка,
Не спрут – постель, не гроб – подушка,
Еще я встану, помоги!
Дай обопрусь, верней шаги,
Когда свинцовой головой
Я груди прикоснусь живой.
Тяжка терновая корона,
Но ты со мною, Антигона,
Чрез италийский перистиль,
Через мелодию и стиль,
Словами вещими играя,
Ты доведешь меня до рая!

Все идеи – чародеи
Злобные и палачи,
И Аттилы-Берендеи
И кровавые мечи
Перед ними – как барашки
Белорунные в овражке,
Как смиренные лилеи
На Эдемовой аллее.

Все идеи, как Христовы,
Лишь развяжутся швартовы,
Гибельным грозят пожаром
В неизменно-жутко-старом
Мире горя и страстей, —
И меж порванных снастей,
Как татарник на толоке,
Кровью душатся пророки.

Лучше старыми словами,
Изгибаясь над канвами,
Арабески вышивать
И измученную мать,
Жизнь злосчастную, как прежде,
В сновидения одежды,
В звуки песен одевать,
Жизнь, измученную мать!

Нифма несчастная Клития,
В Эросе ты мне сестра:
Оба искали наития
Мы в лучезарности Ра,
Оба росою небесною
Жили в горчайших слезах,
Оба любовью безвестною
Гибли в тлетворных низах.
В грубый подсолнечник, бедная,
Ты превратилась, сестра,
Жесткая, пошлая, медная
Личико кисть маляра
Охрой вульгарной покрыла,
Глазки для хамского рыла
В семечек полную жменю
Вдруг по чьему-то веленью
Нагло в тебе превратила.
Эрос, великая сила,
Правда, и любишь ты крепко,
Но по соседству и репка,
Глупый картофель и свекла,
И парниковые стекла,
Любишь по-прежнему Феба
Огненных коней и неба
Жуткую ты бирюзу,
Любишь с задворок, внизу,
Любишь и охряным диском
Вертишь по трухлым редискам
Вслед за священной квадригой,
Но непрочтенною книгой
Будет любовь твоя век.
Горький, увы, человек
Брат твой, несчастная Клития,
Но возлюбивший чело Аполлона
В тайне Деметрина лона;
Всем я подобен тебе,
Разве не видишь в грибе
Жалком в углу подземелья
Пламень того же веселья,
Слезы того же страданья,
Скуку того ж мирозданья.
Гадок я плотью и сер
Стал от обманных Химер,
Гадок и зол и бесплоден,
В цепях и струпьях бесплоден,
Гадок, сестра, я до жути, —
Но таких не залузгают люди!

Ах, скоро, скоро плоти бренной
Слетит мучительный воздух,
Апоката́стазис вселенной
Свершится чрез вселенский дух.