Галина Сафонова-Пирус - В перестройке. 1987—2000

Седьмого было холодно, по тротуару вьюжил снежок, и мы на площадь не пошли, а Платон ходил и рассказывал:

– Вначале нас было немного, но по дороге присоединялись люди, – и светился от радости: – Ведь наши лозунги на фоне привычных: выполним!.. перевыполним!.. достойно встретим!.. сразу бросались в глаза, да еще впереди шла девочка с куклой в противогазе, так что смотрели на нас, разинув рты! И к трибунам в колонне было уже человек семьсот, – смеется. – А когда прошли по площади, то подошел какой-то мужик и сказал: «Молодцы! Молодцы, что не побоялись»!

Разговоров теперь в городе о колонне «зеленых»! Весь день звонили и к нам, на телевидение, – ждали, что по телевизору покажут, – но гэбисты моему начальству не разрешили. А в коммунистическом «Рабочем» большинство сотрудников осуждают Платона, и секретарь райкома партии Дордиева кому-то бросила:

– Надеюсь, вы не запачкались участием в колонне «зеленых»?

Вот так… Даже «зеленым» нельзя быть в нашем красном… от крови! соцлагере.

Снимаю в Навле 16 16 Навля – посёлок городского типа, административный центр, расположен на реке Навле, притоке Десны. заказной фильм на овощесушильной фабрике.

Двор не заасфальтирован, механизация примитивнейшая, в суповом цехе даже днем по полу носятся тараканы, а в столовой, по отопительной трубе и мышь юркала туда-сюда, когда писали синхрон.

После съемок директор угощал нас ужином: две бутылки водки, копченый хек, плавленые сырки и пачка печенья. Выпив и разговорившись, осветитель с оператором все нападали на Горбачева: не стало, мол, дисциплины, порядка в стране!.. а я помалкивала – уж очень устала! – но после глотка водки все же ожила:

– Ну, о каком порядке вы говорите в нашей стране рабов!

Директор бросил на меня удивленный взгляд, а я понеслась дальше: о крепостном праве до революции и еще худшем – сейчас; о том, что в годы социализма было задавлено все живое в людях, и только один страх руководил ими; что надо благодарить Горбачева хотя бы за то, что первым заговорил о раскрепощении…

Директор вначале слушал мой монолог молча, вроде бы и без эмоций, потом на лице его вспыхнуло удивление, потом согласно закивал головой, а когда и еще выпили, то начал рассказывать о себе… Слушала его, не перебивала, – видела, что человеку надо просто выговориться, – и только, когда он как-то неожиданно замолчал, сказала то, что висело на языке:

– Знаете, Георгий Алексеевич, как я отношусь к таким, как вы? – Он посмотрел на меня с любопытством. – Жаль вас. Всю-то жизнь вы были задавлены обкомами-райкомами-горкомами-инструкторами-указами… а вот в свободном обществе из вас, может быть, получился бы преуспевающий бизнесмен.

Поднял он голову, посмотрел мне в глаза и вдруг выдавил:

– В общем-то, вы правы. Всю жизнь единственной радостью для меня было: после дня выкручиваний, выверчиваний трахнуть водки и забыться.

Еще бы его послушать, но надо ехать, а он:

– Вот вы говорили очень умно, правильно, – идет следом по коридору. – Мне и не приходилось еще такого слышать, – спускаемся по лестнице. – Еще бы с вами поговорить, побеседовать, – останавливается, заглядывает в глаза. Но уже сажусь в машину… но уже машу рукой и в последний раз вижу его разгоряченное лицо.

А ночью – опять! Долго-долго прокручиваю увиденное, услышанное, и все мелькает, мечется: директор-то, наверное, специально подталкивал к таким разговорам, чтоб потом… А тут еще и Платон добавил утром:

– Видел сон плохой о тебе: будто ты – вся в черных пятнах… вроде как в саже.

– Это меня перед гэбистами директор вчерашний чернит, – пошутила.

– Может, и чернит…

Господи, за что?.. За что в наших душах это липкое, грязное подозрение к каждому, перед кем хоть чуть приоткроешь душу? Неужели так и помрем с этим?

Сижу с моим любимым телеоператором Сашей Федоровым в холле и читаю ему отрывок из статьи Нуйкина 17 17 Нуйкин Андрей Александрович – Писатель, журналист, депутат Государственной Думы Федерального Собрания РФ первого созыва (1993 1995). в «Новом мире»:

«Пора бы наших „благодетелей“ поткать носом, как поганых кошек, в дерьмо: прошло уже семьдесят лет после революции, а они еще элементарно не накормили народ. На полках сейчас в основном полу гнилая картошка да минтай в банках…»

– И самое обидное для нас с тобой, – вдруг грустно говорит Сашка, – что мы с тобой все свои способности потратили, чтобы их брехню заворачивать в красивые фантики и выдавать зрителям.

Ох, как же он, – до боли! – прав.

Обсуждение выставки «Одиннадцати».

Наро-оду, как никогда! Выступает Пензеев, скульптор. Неопрятный, лохматый… и говорит о том, что, мол, не надо этих молодых художников хвалить:

– Какие они молодые? В таком возрасте уже кончать надо! – хихикает.

– Да-а, и впрямь! – вспыхивает Платон. – В таком возрасте Вы и кончили.

Знаю, о чем он: только и ляпает Пензеев бюсты Ленина «поточно».

И тут же мой неуёмный журналист выходит и говорит, что многие из участников выставки уже настоящие художники и что если бы влились в ряды Союза художников, то значительно обновили б его, а в конце добавляет:

– Вот тут художник Меньковский благодарил отдел культуры… А благодарить его не надо, потому что молодые слишком долго пробивали эту выставку, даже пришлось им писать отчаянное письмо в ЦК…

Потом еще были выступления, а в конце какой-то дядька попросил вдруг слова и начал:

– Вот я сейчас иду сюда, а из двери выходит девочка. Спрашиваю ее: ну как? А она махнула рукой и пошла. Не понравилось ей, значит. Ребенок… душа чистая, ей верить надо. Да и мне не нравится: разве это портреты?

И пошел!.. Смотрю на Тамару – директора выставочного зала. Она как-то судорожно листает книгу отзывов: неужели придется заканчивать обсуждение вот таким выступлением? И решаюсь выручить ее. Выхожу, говорю о том, что выставка хороша хотя бы тем, что на ней, вопреки соцреализму, представлены еще и другие стили живописи, что такого еще в Городе не бывало, а потому она – явление в его жизни. Говорю еще и о том, что, плохо, мол, только, что на обсуждении нет «старших братьев-художников»:

– Это что, их зловещее предупреждение? – спрашиваю в конце.

И тогда поднимается художник Златоградский… красивый, похожий на Христа, и говорит о том, что представленные здесь живописцы, может быть, сейчас во многом и подражают кому-то, но:

– Это естественно, это пройдет, – заключает.

Ну, что ж, надеюсь: вот так извинился за тех, «маститых» членов Союза, которые побоялись даже прийти на открытие выставки взбунтовавшихся молодых «собратьев по перу».

Ездил Платон в пятницу к дому культуры Медведева на учредительное собрание народного фронта. Собралось человек тридцать. Стояли группками у ДК, чего-то ждали… Потом подъехал на такси высокий мужчина, и «трое в штатском» тут же его увели, а к остальным вышла Гончарова, местная писательница, и пригласила вожаков к директору, у которого уже сидели те трое и допрашивали высокого. Как выяснилось, он – член Московского народного фронта и приехал сюда для того, чтобы и здесь создать его. Потом поговорили с ним и СОИвцы.