Эдуард Камоцкий - «Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том III. СССР после 1988 года

Первое время, кроме этого ерша, ничего у меня не получалось, а потом нашлись учителя. Мне показали, как устроены снасти для ловли «на кольцо», как ставить лодку на быстром течении, какая должна быть приманка и наживка. Моя жизнь украсилась увлекательнейшим занятием.

Собравшись на рыбалку и всё с вечера приготовив, я вставал с началом рассвета около четырёх утра. Река, гладкая, как стекло, на вид неподвижная, на самом деле мчит могучим потоком, который замечаешь, когда ставишь лодку на два якоря поперек течения. Якорные веревки натягиваются, и немного жутко становится, когда понимаешь, что, вывалившись из лодки, будешь от нее унесен и никакими силами вплавь течения не преодолеешь. Вот опустил снасти и ждешь. Иногда долго ждешь, но захватывающе волнение и удовольствие, когда «кивок» удочки задрожал, и ты начинаешь вытягивать леску из воды, и чувствуешь сопротивление, и понимаешь, что крючок не пуст. А иногда бывает, что и не один лещ, или подлещик, или сорожка попались, а больше. Осторожно подводишь к лодке несчастную рыбку, поддеваешь ее совком и, сняв с крючка, обрекаешь на смерть от удушья.

А вскоре я освоил и зимнюю рыбалку.

Наш капитан вельбота, на котором под парусами мы ходили по Волге до Ростова-на-Дону, Михаил Оборин, научивший меня управлять парусным судном, второй раз в жизни стал моим учителем. Он работал на соседней базе, куда я его пригласил, когда там освободилось место.

Солнечным зимним днем, мы встретились с ним на льду. Он ловил ершей для приманки при ловле налимов.

– Эдуард, ты почему не рыбачишь?

– У меня ничего нет, да и не знаю что нужно.

– На бур, пробури вон там лунку, – я пробурил.

– На удочку, вот мотыли, насаживай мотыля, лови ершей.

Извивалось от боли тоненькое тело мотылей, когда я всаживал в это тело острый крючок. Извивались они в воде, и ерши не могли отказаться от такого пиршества, но как только они начинали пробовать вкус этого угощения, я, зацепив ерша крючком за губу, выдергивал его из лунки и бросал в ведро.

Попав в ведро с водой, они не знали, что впереди их ждет ужасная участь.

Я наловил пять ершей. Михаил дал мне пять жерлиц с большими тройниками. Со стальным тройником, всаженным в спину, бедный ерш опускался на дно – на съедение налимом. На следующее дежурство одного из ершей налим проглотил. Остальных ершей я оставил или на съедение, или на мучительную смерть.

Когда я на леске почувствовал то ослабевающее, то нарастающее сопротивление, восторгу моему не было предела – впервые в жизни я поймал настоящую рыбу! Первую в моей жизни настоящую большую рыбину я поймал в пенсионном возрасте, и я вытащил красавца налима на кило двести. Вытащенный из воды налим раскрывал и смыкал пасть, надеясь заставить живительную воду омыть жаждущие влаги жабры, но только морозный воздух сушил их, и медленно уходила жизнь из только что еще здорового тела. Это было под Новый год, и для меня это был хороший подарок на день рождения Риты.

Зачем я пишу о мучениях червей и рыб? В фильме Ларисы Шепитько я увидел сцену казни отца в присутствии сына. Лариса долго показывала эту сцену, как будто смакуя жестокость лишения жизни вот еще живого, еще здорового, не готового к смерти человека. Я возмутился этим смакованием, и сказал, что только женщины способны на такое смакование, на такую жестокость по отношению к зрителям. Самого фильма я не видел, я видел только эту сцену в каком-то обзоре, но сказал, что на фильмы этого режиссера не пойду. Я был потрясен необъятностью объема чаши жестокости в холодной голове и холодном сердце этой женщины.

А сам?

Мы шли на байдарках против слабого течения. Шли не спеша, т.к. в речушке было полно мелких топляков. Недалеко от нас взлетела утка, я схватил ружье и выстрелил, у утки повисла одна лапка. Ружье у меня курковка, и я не выстрелил из второго ствола. Утка осталась жива.

Так и стоит у меня перед глазами летящая утка и болтающейся одной ножкой. Сядет она на воду, а сумеет ли с одной лапкой взлететь, не уготовлена ли ей с наступлением зимы судьба голодной и холодной смерти.

А сам я думаю, что не смакую эти мучения, а пытаюсь сказать, сколь жесток этот мир, где живое поедает живое. Мы поделили мир, и внизу поставили бездвижных, выше подвижных, но беззвучных, еще выше звучных, но еще бессловесных, и на вершине этой пирамиды поставили себя – человека. Он подвижный, звонкоголосый, многословный – он враг всему живому. Все живое обрадовалось бы исчезновению с планеты человека: трава, которую он косит, деревья, которые он рубит, животные, которых он убивает.

Человек и сам себя поделил на своих и чужих, на наших и не наших (другого племени, другой веры). И всем живым правит закон борьбы за существование. Жизнь невозможна без этой борьбы, но человеку присуще и милосердие, так что, может быть, человек остановится, и хотя бы себя не будет уничтожать. Уж если червяка жалко, так неужели же другого человека не жалко. Наверное, я не прав в отношении Ларисы Шепитько. Наверное, и она к этому же призывает.

В среднем за 8 дней от дежурства до дежурства в наших лунках рядом с базой попадался один налим на 10 жерлиц.

Рыбалка бесконечно украсила мою жизнь. Иногда было очень трудно, когда в морозную зиму приходилось пробуривать два десятка лунок в метровом льду. Иногда было очень холодно, несмотря на тяжелую работу, бурить лунки в морозную вьюгу, и особенно разбирать голыми руками запутавшуюся леску. Но иногда рыбалка была блаженством. Выходя ловить ершей на Волгу рядом с базой, я брал с собой кресло. Солнечным февральским днем я удобно устраивался над лункой в кресле под пленочным мешком. За мешком мела морозная февральская поземка, а под мешком от февральского жаркого солнца таяли снежинки на резиновых галошах. Было мне тепло и уютно среди белоснежной солнечной красоты.

Было страшновато в последних числах марта и первых числах апреля возиться у лунок, которые уже не замерзали, а упрямо размывались пробуждающейся Волгой. Уже взломалась середина протоки, и несутся по ней, сталкиваясь друг с другом, льдины, а в большой, как прорубь, лунке зияет глубина черной воды, да все еще хочется поймать последнюю удачу. Однажды в такое время я поймал судака, а однажды щуку.

Весной 1990 года Егор объявил, что они со Светой женятся.

Папа Светы – Владимир Александрович Елхимов работал на заводе старшим мастером.

Её мама – Нина Константиновна на должности инженера – технолога в НИИАТе (Научно исследовательский институт авиационной техники), филиал которого располагался на территории нашего завода.

«Будут внуки потом, все опять повторится сначала».

Как повторение, чтобы не забывали истории нашей родины, чтобы помнили о Великом эксперименте, вот еще одна линия людских судеб России ХХ века. Как мы жили в советское время.