Петр Смирнов - Ласко́во

Но Носко не уехал. Увидев в конюшне пустую бочку, он решил проверить дежурного. Дождался, когда тот принес воды, потребовал:

– Дай! – и, взяв ведро, поднес коню. Тот сначала пофыркал (вода-то ледяная), но затем стал пить, цедя сквозь зубы. Выпил всё ведро до дна.

Носко, подавая ведро, приказал:

– Неси ещё!

Пымаешь, схватив ведро, побежал к пруду. “Вот беда, вот беда”, – повторял он про себя и жалел, что сперва взялся топить печку, а не расчистил прорубь, не принёс воды и не напоил лошадей.

Второе ведро с водой конь понюхал, но пить не стал. Носко поставил ведро и шагнул к побелевшему мужику. Тот знал, что в гневе Носко может огреть нагайкой, но нагайки сейчас не было. Может, пронесёт, подумалось, а уж ругань-то он стерпит любую.

Резкий удар кулаком в ухо свалил его на пол.

– Встань, – тихо сказал Носко.

Пымаешь поднялся.

– Врать будешь?

– Так ить поил…

– Врать будешь?!

– Не-е…

– Будешь дежурить ещё сутки, – сказал Носко и уехал.

В 1932 году в Сорокине открыли ШКМ, и наш 5-й класс был в ней и единственным, и старшим.

Весна 1933 года выдалась дружной. 1 мая из окон школы мы увидели, как в Сорокино со стороны Тиней двигались толпы людей с красными флагами. Нас тоже построили возле школы и повели к сельсовету. Там была сколочена простенькая трибуна, на которой уже стояли Носко, Гранов и еще несколько человек. На площади выстроились колонны нарядно одетых людей: школьники из четырёх местных школ, колхозники, служащие. Позади колонн стояла любопытствующая неколхозная молодёжь.

Ничего подобного раньше мне видеть не приходилось. Я запомнил тот день как народный праздник. Организованный, совершенно не похожий на ярмарки с пьяными драками. Очень мне всё это понравилось.

Первым выступал Гранов, потом долго говорил Носко. Ему аплодировали, кричали “ура”. Я тоже кричал: восторг наполнял мою душу. Выступали секретарь комсомола, учителя, служащие, председатели колхозов – многие выступали, а Гранов всё вызывал и вызывал новых ораторов. Некоторые стеснялись, речь у них не получалась, в толпе смеялись, но аплодировали.

Потом школьники, а за ними и взрослые пели “Смело, товарищи, в ногу” и другие новые песни.

После митинга комсомольский секретарь Николай Мамаев показывал упражнения на турнике и брусьях. Парни пробовали тоже, но редко кто даже подтянуться смог больше трёх раз. Лишь Петя Шлеёнок из Пожен подтянулся двадцать раз, чего не смог и сам Мамаев.

Митинги у сельсовета 1 мая и 7 ноября вошли в традицию. Только после войны их почему-то заменили заседаниями накануне вечером, назвав торжественными. Однако никакой торжественности, да и самих праздников уже не стало.

Носко никогда и никуда не уезжал втихомолку. На запряжённой ли в санки, осёдланной ли лошади – сначала покрасуется перед окнами сельсовета, проедет взад-вперед, и уж тогда только уедет. Трудно сказать, проверял ли он тем самым готовность к дороге, показывал ли людям свою требовательность, или просто удовлетворял свою казацкую прихоть. Под седлом Кобчик танцевал, и Носко красовался на нем, словно артист. Все, кто были в сельсовете, выходили на улицу смотреть. Не дивиться красоте, слитности седока с конём было нельзя. Кубанка, кожаная тужурка, подпоясанная и перехваченная крест-накрест на груди и на спине ремнями, галифе с широкими красными лампасами, сверкающие хромовые сапоги – всё гармонировало с крепко сбитой, ладной фигурой смуглого, чуточку горбоносого, черноусого казака.

Были раньше у крестьян-единоличников кони и получше Кобчика. Были и санки и тележки выездные. Были и гонки зимой в санках. Всё было до коллективизации. Но вот сёдел и верховой езды почему-то не было. И сам я не видел, и никогда не слышал о верховой езде в наших краях. Видимо, потому с таким интересом и смотрели на гарцующего Носко.

Однажды он уехал в колхозы подгонять завершение весеннего сева. На то были причины: вечером должен был приехать новый предрика (председатель районного исполнительного комитета) и на пленуме сельского совета вручать переходящее красное знамя. Сельсовет первым в районе завершил весенний сев. Такое было впервые – в наши края всегда поздно приходила весна, недели на две позже других начинали пахать и сеять, последними и заканчивали. И вдруг Носко всё перевернул! Вот тебе и двадцатипятитысячник, ай да казак!..

Сев, конечно, ещё шёл полным ходом, и план выполнен не был. Однако Носко приказал председателям колхозов отчитаться о выполнении, а некоторым – и о перевыполнении плана. Передовым он хотел быть, ему это было нужно, но на знамя он никак не рассчитывал. Заметка в газете, похвала – другое дело. А тут – знамя! И едет сам Быстров.

Тогда еще не было уголовной ответственности за приписки. Но и люди врать еще не научились.

– А как же, Андрей Васильич, а если спросят про план, что я скажу? – волновался демехо́вский председатель Григорий Ефимов. – Надо ж сказать, какой план и сколько посеяно.

– А ты не бойся, – отвечал Носко. – И запомни: если кто из начальства застанет – говори смело: сеем сверх плана.

Носко было недосуг подолгу беседовать с каждым, надо успеть объехать всех, предупредить. И чтобы явились на вручение без опоздания, и выступали, если понадобится, без боязни. А приехать в Демехо́во не на чем тому же и Быстрову. Не пойдёт же пешком. Пешком он может дойти до Тиней только. А там Макаров не растеряется.

Быстров, как оказалось, и не собирался проверять колхозы. Достаточно и того, что трясся по бездорожью на линейке 28 километров.

На пленуме в торжественной обстановке Носко принял знамя от Быстрова. Говорилось много об успехах, которых добился – “в тяжелейших условиях!” – Сорокинский сельсовет под руководством товарища Носко.

В том же году Носко перевели работать в более крупный, Верхнемо́стский сельсовет. Тому предшествовала публикация в окружной газете “Псковский набат” очерка, где возносился до небес “посланец питерского рабочего класса”…

В Сорокинский сельсовет прислали Фёдорова. Какое-то время он работал, и лишь потом был избран на общем собрании.

Я учился в шестом классе, но уже тогда обратил внимание на странность выборов. Как же так, думалось мне, Носко не присутствует, а его голосованием освобождают. Приехал Фёдоров, принял дела и уже работает, а его только сейчас избирают. Конечно, тогда я ещё не знал порядков, по которым люди становятся начальниками. И такая смена председателей сельского совета меня удивила.

Дядя Федя Копыткин, муж моей тётки, тоже присутствовал на том собрании. И когда он был у нас в Ласко́ве в гостях, я поделился с ним своими сомнениями. Он очень заинтересовался моими умозаключениями, а потом громко, чтобы все слышали, сказал: