Вольф Мессинг - Я – телепат Сталина

Стоило мне найти «виновного», как тут же сложился остальной план. Спрятав брошь в пасти медвежьего чучела, которое стояло в коридоре (среди Чарторыйских было много охотников и трофеями-чучелами был уставлен весь замок), я добавил туда еще кое-чего: серебряную ложку, папиросный мундштук, наперсток и т. п. для того, чтобы сокровищница была полной и производила нужное впечатление. Затем я подвел к чучелу князя и изобразил «счастливую находку» броши. Князь «догадался» раньше, чем я успел ему все объяснить. «Неужели это Адась? [35] Адась – уменьшительное от Адам. » – спросил он, увидев все, что я достал из медвежьей пасти. Идиот был тезкой князя, его тоже звали Адамом, и это обстоятельство побуждало князя относиться к нему с еще большим состраданием. Я молча кивнул. «Как я рад! – воскликнул Чарторыйский. – Как я рад, что в моем доме нет воров! Спасибо пану Мессингу, который вернул мне доверие к моим людям!» Князь щедро наградил меня. Я был доволен, но вряд ли размер награды составлял хотя бы один процент от стоимости броши. То была не брошь, а целая диадема [36] Диадема – женское головное драгоценное украшение, имеющее форму короны. , усыпанная крупными бриллиантами. Я равнодушен к драгоценностям, если и ношу булавку с перстнем, то делаю это скорее по привычке, чем от великой любви, но эту брошь так и хотелось держать в руках и рассматривать до бесконечности. Я понял искушение, которое овладело бедной горничной. На мой взгляд, в том, что произошло, в первую очередь была виновата княгиня. Подобные реликвии не стоит хранить в незапертом ящике. Для того есть сейф. Не стоит лишний раз искушать прислугу. Я не пытаюсь оправдать горничную, я просто делюсь своими мыслями. Не стоит искушать. Неспроста же в главной молитве христиан есть слова «не введи нас во искушение». Искушение порой бывает весьма и весьма сильным.

Спустя несколько лет я увидел горничную, о которой шла речь, на одном из своих выступлений. Я сразу же узнал ее. Она сидела во втором ряду и держала на коленях огромный букет роз. Вручив мне букет после выступления, она тут же ушла. Я не успел ее расспросить, но успел узнать, что у нее все хорошо. Было очень приятно сознавать, что тогда, в княжеском замке, я принял верное решение. Какие причудливые фортели выкидывает жизнь! Я покрыл преступницу, обвинил невиновного, и горжусь этим, потому что сделал хорошее дело. «И волк сытым ушел, и коза жива осталась», – говорили в таких случаях у нас дома. Сам я тоже однажды в жизни поддался искушению – украл немного монет из отцовского кармана. Отец нещадно выпорол меня, приговаривая: «Не тебя бью, а дурь из тебя выбиваю», – а мать плакала и причитала: «Ах, неужели мой мальчик будет вором?» Не знаю, что подействовало на меня больше – отцовская порка или слезы матери, но с тех пор мои руки не касались чужого. А вот моего брата Берла кривая дорожка чуть не довела до большой беды.

Мой брат Берл очень хорошо рисовал, и почерк у него был таким хорошим, буковка к буковке, что наш меламед [37] Меламед – учитель в хедере, еврейской начальной школе. реб Айзик предсказывал, что Берл станет сойфером [38] Сойфер – переписчик Торы и др. религиозных текстов. . Но для того, чтобы стать сойфером, нужно учиться, а у Берла такой возможности не было. Семья наша была бедной, отец мог выучить в иешиботе [39] Иешибот или иешива – еврейское религиозное учебное заведение, подготовлявшее раввинов и ученых талмудистов. только одного сына, и его выбор пал на меня, несмотря на то что меня никогда не привлекала перспектива стать раввином. Не тот у меня характер. Берл помогал отцу, а спустя два года после смерти матери он ушел, точнее – сбежал из дома. Я его понимаю, сам в свое время поступил точно так же. Пока мать была жива, ее золотой характер немного смягчал отцовскую суровость и дома можно было жить. Когда же она умерла, обстановка в доме стала невыносимой. Горе еще больше ожесточило отца, и всем нам просто житья не было. Я всегда думал о том, что со своими детьми стану обращаться совсем иначе, стану любить их, баловать, никогда руки на них не подниму. Зачем поднимать руку, если можно сказать языком? «Побои проходят, а слова остаются», – приговаривал отец, наказывая нас. Правда, у отца под горячую руку и слова сыпались между ударами. Наверное, в воспитании детей нужна строгость, без строгости нельзя. Сужу об этом по чужому опыту, потому что своих детей у меня нет. Но строгость не должна превращаться в жестокость. Строгость воспитывает, а жестокость только озлобляет. Это я сам на себе испытал.

В Кракове Берл связался с шайкой аферистов, занимавшейся подделкой документов и прочими темными делами. Краков недаром считался столицей воров и аферистов. Есть даже поговорка: «Если тебя поцеловал краковянин, пересчитай свои зубы». Поняв, какое сокровище попало им в руки (Берл, да будет благословенна его память, хорошо работал руками, но не головой – он был простоват и доверчив), аферисты быстро научили Берла всему, что им требовалось, и завалили работой. Отцу Берл писал, что занялся коммерцией, работает агентом у одного оптового торговца. Мне при встрече он сказал то же самое, но меня-то обмануть было невозможно. Даже если бы я не мог читать мысли, все равно бы догадался, что брат лжет. Агенты у оптовиков – бойкие на ум и язык люди, брат же мой был тугодум и молчун. Настоящий медведь был мой брат, имя шло ему как румянец невесте [40] Берл – уменьшительное от имени Бер, в переводе с идиша «медведь». . Кроме того, я примерно представляю, сколько могут зарабатывать агенты. Трость моего брата стоила дороже месячного заработка самого удачливого агента. И вообще весь его вид так и кричал о богатстве. Рядом с Берлом я выглядел бедным родственником. «Смотри, Берл, – сказал я брату, – плохая дорога не доведет тебя до добра. Бросай это дело. Если хочешь, то бросай прямо сейчас и поезжай со мной в Варшаву. Там я подыщу тебе какое-нибудь приличное занятие». – «Мне нравится мое нынешнее занятие, – ответил мой глупый брат. – Я работаю два часа в день, остальное время наслаждаюсь жизнью. Дело наше поставлено на широкую ногу, в полиции есть свои люди, бояться нам некого». Я подумал: «Эх, пропала моя корова вместе с привязью» [41] Еврейская поговорка, означающая: «Все пропало, ничего уже не изменить». . Хотел внушить брату, чтобы он ехал со мной, но тут же отказался от этой мысли. Не могу же я постоянно держать Берла при себе. А стоит его отпустить, как он вернется к своему занятию. «Посмотри на меня, Берл, – сказал я. – Я тоже работаю по два часа в день. Но я не нарушаю закон. Я не прошу тебя вернуться в поденщики к отцу. На свете много чистых занятий, найдется дело и для тебя. Ты можешь открыть граверную мастерскую…» – «Граверную мастерскую! – передразнил меня Берл. – Хорошее занятие! Открою граверную мастерскую и стану сидеть в ней от рассвета до заката и брать по грошу за букву! Нет уж, это не по мне!» На этом мы в тот раз расстались. Время от времени я получал коротенькие весточки от Берла, написанные его каллиграфическим почерком. Берл всегда писал одно и то же: «Здравствуй, Велвл, у меня все хорошо, о женитьбе пока не подумываю. Как твои дела?» Я отвечал, что у меня тоже все хорошо и что я тоже пока не подумываю о женитьбе. Ни в письмах, ни во время наших редких встреч я больше не возвращался к разговору о том, чем занимается Берл, не пытался наставить его на путь истинный. Не видел в том смысла, потому что Берл был такой же упрямый, как и я. Я только молился о том, чтобы беда обошла брата стороной. Какие бы связи в полиции ни были у преступников, рано или поздно они окажутся за решеткой. Есть хорошая русская пословица, которую я очень люблю: «Сколько веревочке ни виться, все равно конец будет». Узнав из газет, что в Кракове разоблачена крупная шайка аферистов, я прервал свои гастроли в Будапеште и помчался в Краков. Леон пришел в ярость, но я успокоил его, сказав, что неустойку за отмененные выступления заплачу из своего кармана. Леон тут же успокоился и поехал в Краков со мной. Я не возражал. Присутствие Леона могло оказаться полезным. У него повсюду были знакомые и чем-то обязанные ему люди.