Юрий Толстой - Из пережитого. 4-е издание

Ни один из лозунгов, начертанных на знаменах Октября, так и не был претворен в жизнь. Народ не получил ни мира, ни земли, ни хлеба, ни свободы. Сепаратный мир с Германией, который сам Ленин называл похабным и который, несомненно, был предательством по отношению к союзникам, обернулся для России колоссальными материальными и людскими потерями. Россия потеряла целый ряд исконных своих территорий. Надежды на то, что революционный пожар охватит весь мир, не оправдались. Революции в Германии и Венгрии в конечном счете были подавлены. Теория перманентной революции потерпела сокрушительное поражение. Забегая вперед, замечу, что по крайней мере во внешнеполитической области мы до самого последнего времени на деле исповедовали эту теорию, хотя на словах от нее и открещивались. Страна была ввергнута в опустошительную гражданскую войну, которая сопровождалась колоссальными потерями с обеих сторон и массовыми жестокостями. В довершение ко всему большевики в подавляющем числе оказались никудышными государственными деятелями, которые просто-напросто не знали, как практически организовать дело, как управлять громадной, поднятой на дыбы страной. Это, кстати, роднит их с нынешними демократами. Отсюда бесконечные шараханья из одной крайности в другую, издание прорвы декретов, которых никто не исполнял, непрерывные реорганизации, в результате которых управленческий аппарат без какой бы то ни было полезной отдачи возрастал во много раз. На заре своей революционной деятельности Ильич говорил: «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию». Ну что ж, перевернуть перевернули, а вот на ноги до сих пор не поставили.

Несмотря на предательство со стороны России, страны Антанты поставили кайзеровскую Германию на колени.

Попытаемся теперь представить себе, как разворачивались бы события, если бы Октября в России не было. Россия оказалась бы в числе стран-победительниц. Союз государств Антанты сохранился бы и после войны, что исключило бы приход Гитлера к власти в Германии. Но если бы он и пришел к власти, то был бы задушен и уж во всяком случае не смог бы с таким успехом развязать Вторую мировую войну, поскольку ему противостоял бы прочный блок стран Антанты. В России после выборов в Учредительное собрание были бы проведены глубокие демократические преобразования.

Отдаю отчет в том, что, оценивая исторические события, нельзя оперировать сослагательными наклонениями, но сделанные мною выводы напрашиваются сами собой.

А ведь нашей стране нужно было продержаться совсем немного. Замечу, что через двадцать лет в ходе Второй мировой войны России, отражая тевтонское нашествие, пришлось решать те же исторические задачи, которые она вследствие трагедии в Октябре не сумела решить в Первую мировую войну. И самое ужасное в том, что наша Родина не сумела воспользоваться плодами Победы, за которую было отдано по меньшей мере двадцать миллионов жизней, и вновь оказалась на обочине мировой истории с протянутой рукой на паперти.

Не могу не рассказать здесь истории, которую услышал от О. С. Иоффе. Тому, в свою очередь, поведал ее известный арбитр Я. А. Донде. В арбитраже часто появлялся одетый с иголочки юрисконсульт, но почему-то без галстука. Донде это заинтриговало. Его так и подмывало спросить, почему он без галстука. Однажды, когда они были одни, Донде этот вопрос задал. Юрисконсульт ему ответил: «Знаю, что вы человек порядочный, поэтому отвечу начистоту. Когда я узнал об отречении государя императора, то дал себе слово, что галстук больше не надену».

Ну, а теперь самое время вернуться к семьям Глушковых и Толстых и посмотреть, что с ними сталось «в нашей буче, боевой и кипучей». Глушковы поселились на Кирочной улице. Девочки – Ляля, моя мать, и Ира – пробавлялись уроками, Виктор занимался коммерцией, бабушка освоила шляпное производство и подрабатывала изготовлением шляп. Глушковы завели довольно широкий круг знакомств. Среди них Мися Милорадович, одна из потомков генерала Милорадовича, застреленного на Сенатской площади. Впоследствии она вскормила меня своей грудью. Захаживал в дом на Кирочной и Андрей Алексеевич Желябужский, муж Марии Федоровны Андреевой, вступившей в гражданский брак с Горьким. В ту пору, когда Андрей Алексеевич бывал у Глушковых, он был глубокий старик. Горького он считал порядочным человеком и увлечение им Марии Федоровны объяснял тем, что актрисам Художественного театра не давали покоя лавры Книппер, которая сумела выйти замуж за Чехова. Андрей Алексеевич был стар, и молодежь подтрунивала над ним. Когда он должен был появиться, все наперебой предлагали моей матери взять суповую ложку, чтобы собирать его, когда он развалится. Ну, что ж, молодежь жестока во все времена. Жизненный путь Андрея Алексеевича закончился печально. Он сделал операцию по омоложению, по-видимому, неудачно. Поначалу у него бурно заколосилась растительность, но очень скоро он развалился буквально на глазах. К моменту кончины он настолько изменился, что просил, чтобы гроб его не открывали.

В числе других посетителей назову поэта Маслова-Миниха, или, как его называли, Сашу Маслова. Саша любил поухаживать за женщинами, не оставлял он без внимания и мою тетку Ирэн, но, к сожалению, из этого ничего не получилось, она так и прожила старой девой.

В семейном альбоме хранится несколько стихов Саши Маслова, переписанных от руки или написанных им собственноручно. Одно из них – «Ода грядущему», написанное в 1922 году, звучит поистине пророчески. Вот оно:

Лет через двадцать так же я уйду,

Как малые иль как большие люди.

Но и в две тысячи двадцать втором году

О наших днях все славной память будет.

И педагог, одетый в синий фрак,

С нашивками серебряными даже,

Неторопливо нюхая табак,

О нас урок истории расскажет.

Не веря, будут слушать школяры

Про странности эпохи незнакомой,

Про нашу жизнь, и нищие пиры,

И горький хлеб, замешанный соломой.

Про то, как был тревожен каждый день,

И по ночам в окно хлестало пламя,

И с цветом трупов схожая сирень

Цвела двойными страшными цветами,

Как на тяжелых жутких поездах

Чума и тиф вершили злое дело,

И как для них привычная Звезда

Над нашим небом в первый раз зардела,

Как горяча была у нас любовь

И как в плодах и овощах смиренных

Вкушали мы запекшуюся кровь

Вчера живых, сегодня убиенных.

Так взвесится на правильных весах

Все то, за что мы гибли в лютом споре,

И в этих самых, может быть, стихах

Найдет печать высокого историк