Юрий Толстой - Из пережитого. 4-е издание

И ученик расплачется его

…… расплатой 21,

Забывшего рожденья моего

И гибели торжественные даты.

Уже после войны в «Литгазете» была воспроизведена мраморная доска с именами московских писателей, погибших в Отечественную войну. В их числе имя Саши Маслова, погибшего под Москвой в 1941 году. Так что Саша, называя тот срок, который ему отпущен, ошибся всего на один год. Не без гордости Саша говорил о том, что о его «Оде грядущему» в одном из своих выступлений одобрительно отзывался Луначарский. О пребывании Саши на фронте сравнительно недавно рассказывалось в мемуарных заметках, опубликованных в «Новом мире». Маслов-Миних был первым переводчиком стихов Мусы Джалиля на русский язык 22.

Вскоре Саша перебрался в Москву. В один из своих наездов в Ленинград он вновь побывал на Кирочной и посвятил моей тете следующее стихотворение:

Выросшей Ирэн! А. Миних.

14/XI 1927 г. Санкт-Петербург

Сквозь дымок запретной папиросы

Здесь, в тиши уютных этих стен,

Мне цвели твои тугие косы,

Девочка веселая Ирэн.

И когда домой я шел, вздыхая,

Думал я, хоть снег мне бил в глаза, —

Кирочная – улица такая,

Где живут большие чудеса.

Дни прошли. Меня в шальную вьюгу

На три года замела Москва,

Хоть к тебе, как к девочке, как к другу,

Все тянулись мысли и слова.

Дни все шли в трудах и донжуанстве,

Но разлуки боль всегда остра,

И к себе меня из дальних странствий

Вновь призвал великий град Петра.

Кирочная дремлет в полусвете…

Та ли Ира предо мной стоит

Звонкой и стремительной, как ветер,

Стройной, как серебряный камыш?

И слова в бессилье умолкают.

Выхожу на ветер, на мороз.

Кирочная – улица такая,

Где цветут редчайшие из роз!

Мать моя пользовалась немалым успехом. В числе других за ней ухаживал Сергей Тимофеевич Павлов, ставший впоследствии генералом медицинской службы. Однако их сближению всячески противилась его сестра, то ли из ревности, то ли из каких-то других соображений. Словом, этот флирт ничем не закончился.

Виктор уехал за границу к бабушкиной сестре тете Наташе. Как сложилась его судьба, я тоже не знаю. Кажется, вначале он жил во Франции, куда переехала тетя Наташа с дочерьми, и увлекался автогонками. Вообще он с детских лет был большим спортсменом. Затем перебрался в Бельгию и женился на дочери бельгийского фабриканта. Как-то бабушку, по ее рассказам, вызывали в Ленинграде в Большой дом и интересовались Виктором. Ей показали его фотографии, на которых он был изображен в окружении собак, но фотографий, посланных, очевидно, в письме, не отдали. Переписка с ним оборвалась. Видимо, он понимал, что для его родных поддерживать связь с ним небезопасно. Последняя неожиданная весточка от него пришла в Ленинград во время блокады то ли в 41-м, то ли в 42-м году, в виде телеграммы из Лондона, в которой были на французском языке такие слова: «Все идет хорошо». Бабушке и тете Ире, умиравшим в то время от голода, от этого не стало легче. Тетя пыталась навести справки о нем через одну нашу знакомую, переехавшую на постоянное жительство во Францию. Кажется, дядя Виктор жил в Англии, был совладельцем фирмы «Джерси» и умер не то в 70-х, не то в 80-х годах. Больше я о нем ничего не знаю.

Отец мой поступил в Политехнический институт. Во время обучения его в институте там происходила чистка, в ходе которой все социально чуждые элементы беспощадно изгонялись. Вычищали главным образом лиц, происходивших из дворянского и духовного сословий. Председателем комиссии по чистке был рабочий Путиловского завода. Когда очередь дошла до моего отца, всех его приятелей успели вычистить, и он был уверен, что чаша сия не минует и его. Однако фортуна на этот раз была к нему милостива. Отец, по отзывам знавших его в те годы лиц, был внешне очень симпатичный, но страшно худой из-за постоянного недоедания и ходивший в обносках. Достаточно сказать, что когда он отправился делать предложение моей матери (просить ее руки, как в то время было принято говорить), он одолжил брюки для этого случая у своего отчима. Так вот, когда очередь дошла до моего отца, председатель комиссии по чистке спросил его, граф ли он. Отцу не оставалось ответить ничего другого, что граф. После этого председатель спросил, графский ли у него карман. Отец столь же чистосердечно ответил, что не графский. Затем ему был задан вопрос, от какого Толстого он происходит – от Алексея или от Льва. И тут отец слукавил, сказав: «От Льва». После чего председатель сказал: «Давайте его оставим. Ведь все-таки Лев Толстой стоял за народ, да и парень больно симпатичный». Так мой отец остался в институте.

Окончил он институт в 1926 году и в том же году обвенчался в церкви с моей матерью, Натальей Леонидовной Глушковой. От этого брака я и родился 24 сентября 1927 года.

В архиве отца, который перешел ко мне, хранится справка из родильного дома, из которой следует, что мать моя разрешилась доношенным младенцем мужского пола. Это и есть я. У матери моей, как я уже сказал, не было молока, и меня подкармливала своим молоком подруга матери, Мися Милорадович. Ей повезло: она была замужем за иностранным дипломатом, кажется, шведом, и скоро уехала с ним за границу. А вот ее престарелой матери выезд с дочерью не разрешили и выслали в Башкирию. По окончании университета, когда мои финансовые дела поправились, я несколько раз посылал Мисиной матери небольшое денежное вспомоществование.

Семейная жизнь матери и отца продолжалась недолго. Кажется, еще до родов мать заболела туберкулезом. Вполне возможно, что если бы ее вовремя направили на лечение, скажем, в Давос (Швейцария) или на кумыс в Башкирию, ее и удалось бы спасти. Однако никаких средств и возможностей для этого не было. К тому же мать подружилась с теософкой Ольгой Александровной Бартеневой, которая проповедовала отказ от приема лекарств и считала, что исцеление человека полностью зависит от него самого. По-видимому, мать какое-то время свое заболевание скрывала, а когда это стало известно окружающим, было уже слишком поздно. 23 марта 1929 года мать моя в возрасте 26 лет скончалась. До сих пор содрогаюсь при мысли, как страшно было ей умирать, оставляя полуторагодовалого ребенка, которого она безумно любила. Похоронили ее на Смоленском кладбище (почему-то лютеранском – видимо, там нашлось место). Она положила начало семейному захоронению. Теперь там покоятся моя бабушка со стороны отца, моя двоюродная сестра Мариночка, две мои тети – одна со стороны отца, Татьяна, умершая в блокаду, другая со стороны матери – Ирина, скончавшаяся сравнительно недавно, в 1988 году. Захоронена там и урна с прахом мужа Татьяны Николаевны – Александра Петровича. По-видимому, скоро этот склеп приютит и урну с моим прахом.