Георгий Гюрджиев - Встречи с замечательными людьми

Я также помню очень хорошо, как другой раз отец протоиерей еще говорил:

– Чтобы человек в своем совершеннолетии был действительно человеком, а не тунеядцем, воспитание каждого человека в период детства должно базироваться обязательно на следующих десяти правилах.

С детства ребенку нужно внушить:

1. Веру в получение наказания за непослушание.

2. Надежду на получение награды только по заслугам.

3. Любовь к Богу, но безразличие к святым.

4. Угрызение совести от плохого обращения с животными.

5. Боязнь огорчить родителей и воспитателей.

6. Небоязнь чертей, змей и мышей.

7. Радость от довольства только тем, что он имеет.

8. Горе от потери расположения других к себе.

9. Терпеливое перенесение боли и голода.

10. Старание скорее заработать свою еду.

К моему большому прискорбию, мне не пришлось присутствовать при последних днях жизни этого достойного и незаурядного для нашего времени человека, для того чтобы отдать последний долг земной жизни ему, моему незабвенному наставнику, второму отцу.

Только много лет спустя после его кончины, в один воскресный день причт собора и прихожане были очень удивлены и заинтригованы, когда совершенно неизвестный им, местным жителям, человек попросил отслужить полную панихиду над одинокой, забытой могилой, единственной в ограде собора, и видели, как этот незнакомец, с трудом сдерживая навертывавшиеся слезы, а потом, щедро отблагодарив причт, не глядя ни на кого, велел кучеру ехать на вокзал.

Покойся, дорогой учитель. Не знаю, оправдал ли я и оправдаю ли твои мечты, но данным мне тобою заповедям я до сих пор ни разу во всю жизнь еще не изменил.

Богачевский, или отец Евлисий, в настоящее время здравствует и счастлив состоять помощником игумена главного монастыря братьев Ессеев, находящегося недалеко от берегов Мертвого моря.

Это братство основано, по некоторым предположениям, 1200 лет до Р. Х. и, как говорят, Иисус Христос свое первое посвящение получил именно в этом братстве.

Богачевского, или отца Евлисия, я в первый раз увидел еще в его молодости, когда он, окончив русскую духовную Академию, был назначен кандидатом в священники и временно в качестве псаломщика состоял при Карском крепостном соборе.

По приезде в Карс он вскоре, по просьбе моего первого наставника, отца протоиерея, согласился заменить по отношению меня недавно уехавшего моего учителя Крестовского, тоже кандидата в священники, получившего пост полкового священника где-то в Польше за несколько недель до этого, и как раз вместо него был назначен Богачевский.

Богачевский оказался человеком общительным, добрым и очень скоро по приезде приобрел расположение всего причта собора, даже ни с кем не ладившего кандидата Пономаренко – человека грубого и, как говорится, «хохловатого» в полном смысле этого слова. Но Богачевский с ним так сошелся, что они даже поселились вместе, сняв общую квартиру вблизи городского сада, недалеко от военной пожарной команды.

Несмотря на то, что я был тогда еще совсем молодым, у меня с Богачевским скоро установились почти товарищеские отношения.

Я стал в свободное время приходить к нему и также, когда бывал у него на уроках, которые происходили после обеда, часто, по окончании их, оставался у него, чтобы или готовить уроки, или слушать разговоры, происходившие между ним и Пономаренко и их знакомыми, часто к ним заходившими, а иногда даже помогал в их несложном хозяйстве.

Среди часто приходивших был один военный инженер, некто Всеславский, земляк Богачевского, и артиллерийский чиновник, механик-пиротехник Кузьмин, и они по обыкновению, за самоваром, разговаривали и спорили о всякой всячине.

К беседам Богачевского со своими приятелями я всегда внимательно прислушивался, так как, читая в этот период массу книг разнообразного содержания на греческом, армянском и русском языках, интересовался многими вопросами, но естественно никогда, по молодости своих лет, не вмешивался в их разговор.

Мнения этих лиц для меня были авторитетными, потому что в то время я перед ними, как перед людьми с высшим образованием, чувствовал большое преклонение.

Между прочим, как раз эти всякие разговоры и споры собиравшихся у моего учителя Богачевского людей для того, чтобы, как говорится, «убить-время» монотонной жизни этого, тогда совсем окраинного, еще очень скучного города Карса, послужили первоначальным толчком для моего дальнейшего увлечения отвлеченными вопросами.

Ввиду того, что такое мое увлечение сыграло большую роль в моей жизни, положив определенный отпечаток на все мое дальнейшее существование, и так как факты, породившие это увлечение, имели место как раз в тот период времени, с которым связаны мои воспоминания о Богачевском, то я в этой главе остановлюсь на них немного дольше.

Началось это с того, что раз во время таких разговоров у них возник спор о спиритизме и между прочим о «столоверчении», которым в это время все всюду на земле очень сильно увлекались.

Во время спора военный инженер утверждал, что это явление происходит при участии духов; другие же отрицали это, объясняя этот факт другими силами природы: магнетизмом, силой притяжения, самовнушением и т. п., – но существования самого факта никто не отрицал.

Я, по обыкновению, внимательно слушал этот спор, и каждое высказанное мнение меня сильно интересовало.

Мне относительно таких вопросов тогда пришлось слышать в первый раз, хотя я до этого уже читал много, как говорится, «всякой-всячины».

Их разговор о спиритизме тогда произвел на меня особенно сильное впечатление еще и потому, что незадолго до этого умерла моя любимая сестра, и во мне еще не была изжита острота этого горя.

В те дни я часто думал о ней и волею-неволею мне приходили в голову вопросы о смерти и загробной жизни, так что то, что говорилось в тот вечер, отвечало тем мыслям и вопросам, которые бессознательно зародились во мне и требовали разрешения.

Результатом их разговора было то, что они решили сделать опыт со столом.

Для опыта нужен был столик с тремя ножками; у них в углу стоял такой столик, но специалист по этим опытам, военный инженер, этот столик забраковал на том основании, что в нем имелись гвозди, а столик, как он объяснил, должен был быть без железа, и потому меня послали к жившему по соседству фотографу, спросить, нет ли у него такого столика.

Столик там нашелся, и я его принес.

Это было вечерком. Закрыв двери и сделав соответствующее освещение, мы все сели и, известным образом наложив руки на столик, стали ожидать.

Через минут двадцать наш столик действительно начал шевелиться и скоро на вопросы, задаваемые инженером, «сколько кому лет?», стал ножкой выстукивать года.