Виктор Королев - По следам Пушкина

Старая открытка потом всегда лежала в заветном ящике письменного стола. Я иногда доставал её, показывал друзьям. А экспромт выучил наизусть.

Кто такая Е. П., никто из моих друзей-знакомых понятия не имел. Да и сомневались они, думали, я их дурачу с автографом – не бывает такого, чтобы за сорок копеек продавались неизвестные стихи Нобелевского лауреата.

Прошло двадцать лет. Так бы и лежал бунинский автограф в ящике стола, если бы однажды – совершенно случайно – не попалась мне на глаза газетная публикация, интервью с удивительным и многогранным человеком, профессором, специалистом, в том числе и по творчеству великого писателя.

Как известно, жизнь Бунина сложилась трудно. Он не принял революцию и в начале 1920 года навсегда покинул Россию. В Париже он жил, встречался с друзьями, читал им свои повести, рассказы, иногда – стихи. Но писал он только о России.

«Всё чужое, не своё, – вспоминал Бунин. – Все оказалось не то и не так. Всё, что я писал в то время, наполнено грустью и горечью. Всё мое творчество за границей построено на русском материале. Я не мог писать о другом. Я не мог обрести свою вторую Родину здесь. Я пишу о смысле жизни, о любви».

Узнав, что его кандидатура выставлена на Нобелевскую премию, Иван Алексеевич жил надеждами. Но проходили год за годом, а известий не было никаких. Десять лет минуло в напрасных ожиданиях.

Вечером 9 ноября 1933 года он смотрел какую-то «веселую глупость» в синематографе. Вдруг шепот: «Мсье Бунин». Он так и не смог привыкнуть к ударению на последнем слоге в своей фамилии, и потому не сразу отозвался. Оказалось, его разыскивали по телефону из Стокгольма. «Не испытываю ничего, кроме сожаления, что не удалось посмотреть фильм. Какой-то перелом в моей жизни», – вспоминал Бунин.

Возвратившись из Швеции после чествования, он чувствует себя богачом. При малой доле практичности Нобелевской премии должно было хватить до конца жизни. Но Бунины не купили ни квартиры, ни виллы. Иван Алексеевич, не жалея денег, раздает «пособия» эмигрантам, жертвует средства для поддержки различных обществ. По совету доброжелателя вкладывает оставшуюся сумму в «беспроигрышное дело» – и остается ни с чем.

Когда началась Вторая мировая война, у них уже не было ни франка. Со старого дома, где когда-то собиралась чуть ли не вся русская эмиграция, пришлось съехать в тесную квартиру – платить за большое жилье уже не по карману. И снова потянулись «окаянные дни».

Ему не писалось. Целыми днями вышагивал по кабинету «зверем в клетке». Почти законченный цикл рассказов «Темные аллеи» лежал в столе, и он все никак не мог решиться отдать его издателю. Денег не стало хватать даже на еду. Хозяева требовали аванс за жилье и грозили отключить газ. В квартире было холодно и сыро.

В холодном сентябре 1914 года девушка провожает на войну жениха. Чтобы скрыть печаль перед долгой разлукой, тот читает ей стихи Фета о холодной и ранней осени. Через месяц его убивают. Она остается жить дальше. «Холодная осень» – один из самых пронзительных и нежных бунинских рассказов из цикла «Тёмные аллеи». Но почему Бунин, всегда детально описывавший внешность своих героинь, дававший им красивые имена, на этот раз не сказал о главном персонаже ни слова? Мы не увидим лица рассказчицы. И не узнаем, как ее зовут. Лишь её монолог, похожий на предсмертную исповедь. Так кем же была та таинственная бунинская незнакомка? Ответ на эти вопросы дает профессор Владимир Фридкин, автор многих книг.

В интервью одной московской газете он рассказывал:

– Как писатель находит прототипы для своих героев? У одного подсмотрит внешность. У другого – характер. Взятые из жизни истории и их герои нередко переплетаются в голове, и так рождаются новые книги. Так Лев Толстой подарил облику Анны Карениной черты Марии Гартунг, старшей дочери Пушкина. Это, впрочем, история известная. Но иногда на новый сюжет натолкнет чья-то печальная судьба, рассеянная в тысячах похожих судеб… Так получилось и с Еленой Розенмайер, ставшей бунинской музой в «Холодной осени». Я выяснял это очень долго, и только поездка во Францию и знакомство с документами и теми людьми, кто лично знал Елену, помогли мне утвердиться в своей догадке…

В кратком рассказе Бунин описал главные повороты жизни Елены Розенмайер, считает В. Фридкин. Юная девушка, выросшая в дворянском гнезде и считавшая самой страшной потерей смерть на войне любимого человека. Она клянется жениху, что не переживет его гибели. А потом революции, эмиграция, унижения, нищета. Через тридцать лет уставшая и одинокая женщина размышляет о том, что же все-таки было памятного в ее жизни. И отвечает себе: только тот холодный сентябрьский вечер и стихи Фета.

Холодной осенью 1943-го года Бунин познакомился с одной русской эмигранткой. Она жила неподалеку. Назвать красивой эту невысокую женщину с большим приплюснутым носом никто не рискнул бы. Разве что серо-голубые глаза ее были выразительны, голос звонок да темные волосы красиво вились от природы. Звали ее Елена Александровна Розенмайер. Лишь неделю спустя, когда они подружились и соседка стала рассказывать про свою жизнь, Бунин ахнул: Елена была дочерью Александра Александровича Пушкина, внучкой великого поэта.

После революции она на последнем корабле эмигрировала из Крыма в Турцию. Жила подаянием в Константинополе. Потом Париж, Ницца. У нее на руках приемная дочь Света, которая, когда выросла, бросила мать и стала «совсем француженкой». Сейчас работает в кондитерском магазине.

– Очень больно, но дочь меня совсем забыла. Простите, Иван Алексеевич, но ради нее я делала самую грязную и стыдную работу. А теперь мне не на что жить…

В следующую встречу с Еленой Александровной писатель вручил ей мешочек с двумя фунтами муки.

– Что это? – спросила она, зябко кутаясь в рваную пуховую шаль, прошитую черной каймой. – Зачем?!

Но, видя его замешательство, чуть улыбнулась запавшими глазами:

– А впрочем, завтра у меня, можно сказать, семейный праздник, приходите на пироги.

Назавтра встретила Ивана Алексеевича у ворот. Ее лицо почему-то напомнило Бунину посмертную маску Пушкина. Глаза ее были печальны, ввалившиеся щеки бледны, на темных волосах лежали снежинки.