Лидия Кобзарь-Шалдуга - Альбом моей памяти. Родословная семьи

Иногда я бегал в соседний совхоз к старшей сестре Василине на пекарню, а она мне украдкой выносила в посадку кусочек-другой хлеба. Изредка тайком приносила нам и домой то кусок хлеба, то горсть пшена. Она очень боялась, потому что за это ее могли судить и отправить в Сибирь или на Соловки. Однажды меня в посадке встретил объездчик Шестопал Иван Константинович, забрал у меня хлеб и доложил директору. Но тот пожалел сестру и не отправил в суд, а только перевёл её из пекарни в столовую.

В тот государственный свино-совхоз привозили вагонами комбикорм, фуражное зерно и сухари – кормить скот. На свиноферме работал мой 15-летний брат Омелько, но людям строго нельзя было взять ни малого кусочка, ни горсти комбикорма в карман. Тогда Омелько поехал в Дергачи за Харьков, где жил мамин брат Антон. Дядько устроил его в буфете продавать хлеб. Омелько проработал там всего четыре месяца. Однажды получив на пекарне хлеб, вез его с возницей в буфет. По дороге они не удержались – такой вкусный дух от свежего хлеба! – отломили кусочек теплого хлеба и съели. А в том хлебе оказался мышьяк – сильный яд. Возничего спасли, а мой брат Омелько в 16 лет умер. Там его и похоронил дядько Антон.

Зимой 1933-го в селах по всей Украине, и в нашем селе вымерло много людей. Весной мы ели подрастающую траву лебеду, дёргали рогоз из болота, собирали семена калачиков, сушили кукурузные стебли, толкли их в ступе на муку, добавляли лебеды и пекли лепешки. Видел не раз, как сидит опухший человек под тыном без сил. По селу специальная подвода собирала покойников, а некоторых ещё и не совсем умерших, всех везли хоронить в общую яму. В город Харьков голодных, умирающих селян не пускали, выставляли заслоны из милиции и военных.

У деда Елисея и бабы Евдокии Савченко была дочь Катя лет семи, слабая от голода лежала на печи. Мать её пекла травяные лепешки и одну подала ей, а она: – Не надо, мамо, ешьте уже сами, – к утру она умерла. Мать везла хоронить девочку по нашей улице в старой тележке, и я видел, как ее ноги свисали и волочились по земле. Еще взрослые рассказывали, что на улице Загрызовой семья Котенко Тимохи съела свою дочь, дети боялись ходить по той улице. Тогда такое страшное людоедство нередко случалось по всей Украине.

В 1934 году в Ленинграде убили Кирова, вся страна была в трауре, везде устраивали поминки. За столом в Шиповатской школе сидели двое из нашего села: Кизим Василь и Савченко Сашко. Голод ещё не кончился, Василий тихонько:

– Хорошо бы чаще такие обеды были … – Сашко донес директору, и Кизима осудили на десять лет туда, где добывают золото. Он отбыл срок да там и остался, завел семью, говорил:

– Спасибо, что засудили … – Ведь до 70-х годов колхозники не имели паспортов и не могли жить, где вздумается. А он в Магадане получил специальность, обзавелся семьёй, хорошо зарабатывал.

Мой дед, а мамин отец Кузниченко Иван Иванович (1908—1933), был красивым, статным, чернобровым и скромным парнем. Он ушел из жизни совсем молодым, оставив вдову Евдокию с двумя малыми детьми: Ганне (моей маме) пять лет, её братику Ване года три.

В голодовку 1933 года на колхозном поле мамин молодой отец сеял вику (кормовая трава) и две горсти семян насыпал себе в сапог. Это увидел бригадир, пригрозил судом. Тогда, в тридцатые годы лютовали сталинские репрессии, многих судили за подобное и отправляли на Соловки. Он побоялся позора и, придя домой, влез на чердак хаты и там повесился.

У его жены (моей бабушки) Евдокии Максимовны (1910—1988) младший сын Ваня умер, она осталась со своей матерью Мезерной Одаркой Мокиевной (188? -194?) и маленькой дочкой Ганной, моей будущей мамой.

Ещё до войны бабуся Дуня-Евдокия второй раз вышла замуж за Сывокобыленко Василия. Он прошёл войну невредимым, вернулся, хорошо зарабатывал кузнецом в колхозе, выдал замуж падчерицу – мою маму. У него с бабушкой в 1946 году родилась дочь Надя, а лет через десять он ушел из семьи к другой женщине. В свои лет восемь, слушая разговоры взрослых об этой, поразившей меня драме, и я глубоко чувствовала душевную боль бабушки.

Моя мама внешне была похожа на свою мать, бабушку Дуню – с таким же высоким челом, большими зеленоватыми в коричневую крапинку глазами под широкими бровями. Только у бабушки Дуни была толстая коса до колен, а у мамы волосы были тонкие. В семье её звали Галя, так как имя Ганна казалось ей старомодным. У мамы в молодости был стройный стан, тонкая кисть, а характер решительный и весёлый.

Отец Кобзарь Иван Нестерович (28.03.1927) родился в селе Рогозянка Велико-Бурлукского района Харьковской области. Как все Кобзари, невысокого роста, жалостливый и открытый, но лицом похож на родню матери – Кривули: карие глаза под черными вразлет бровями и полные губы, живой и любознательный, такой же неугомонный и работящий. И он, и его сёстры, особенно тетя Катя, всегда выглядели гораздо моложе своих лет.

Я всегда его называла по-украински – тато. Самое яркое, самое счастливое моё первое воспоминание: я сижу на раме велосипеда на специальном сидении у руля между отцовскими руками. Ранним утром он везёт меня в ясли по узкой тропке через кладбище. Благоухают росные травы, солнце встаёт за посадкой, прохладный утренний ветерок дует в лицо, а мне так тепло и уютно между отцовскими руками! С моей головы слетела соломенная шляпка-брылик с полями, держится под подбородком на завязочках, а я сижу, гордая и счастливая – какой, наверное, уже никогда в жизни не была.

Эту шляпку тато сам смастерил из соломы во время передышек на косовице жита: пока другие мужики отдыхали, он из соломинок сплетал косички, а потом их сшивал в брылик. К сожалению, он подгорел в духовке, когда осенью впервые затопили печь.

Тато часто брал меня, совсем маленькую на руки, я помню, как он мне, трёхлетней говорил, что у меня красивые брови и волосы, и вообще – я у него самая лучшая дочка. Мне всегда с ним было тепло, спокойно и надежно – всю жизнь и до сих пор. И сейчас, приезжая к нему, я легко могу его обнять и сказать, что он – самый замечательный на свете таточко и дидусь.

* * *

Отец и мама поженились рано. Их отрочество пришлось на военную оккупацию. Мама сразу после войны закончила в 1946-м семилетку в соседней Андреевке. Отец был старше почти на два года, он до войны успел закончить пять классов в Рогозянке, а после войны уже чувствовал себя взрослым и стал работать в МТС (межколхозная машино-тракторная станция).

Мама Кузниченко Ганна Ивановна (17.12.1928—01.06.2001) рассказывала, что послевоенный 1947 год выдался очень голодным, хотя и не настолько страшным, как 1931—33-й, когда по Украине вымирали сёла, погибло несколько миллионов крестьян. В хозяйстве была корова, главная кормилица любого селянина. Мамин отчим Василий работал кузнецом и получал кое-что на трудодни. После войны многие семьи пекли коржики, добавляя в них траву и зёрна из стручков белой акации.