Лидия Кобзарь-Шалдуга - Альбом моей памяти. Родословная семьи

Я с татом

Когда в конце пятидесятых наступила хрущёвская оттепель, в сёлах начали строить дома, платить деньги на трудодни, некоторым колхозникам начали выдавать паспорта, отменили продовольственные налоги, люди смогли строить новые дома. Мой отец в свои тридцать лет сам построил хату и сам сделал всю мебель: столы, лавки, табуреты, карнизы, рамки для фото, красивые подставки для цветов, шифоньер. В те годы в колхозах работали без выходных, и всё это отец увлеченно делал вечерами, когда семья собиралась в кухне возле тёплой печи.

Тогда печь была центром домашнего очага. На печи спали старики, грея больные кости. Днем дети играли, тоже не зная никаких простуд. Под сводом печи в сковороде пекли румяные хлебы на хмельных шишках, в чугунках-чавунах варили постный борщ (с курицей – только в редкий праздник) и молочную кашу из пшена. О, что за «шкурка» сверху той каши – толстая, румяная, вкуснющая!

Топили в печи камышом, который по зимнему льду заготавливали в плавнях нашего болота. Камыш косили косами, снопы камыша свозили лошадьми домой и этими снопами обставляли стены хаты, из камыша делали заборы, укрывали крышу хат и сараев вместо соломы. Топили печь брикетами гноя, которые заготавливали вначале лета, сушили, складывая в пирамидки, затем в сарай. Так было до начала 70-х, когда отец организовал в колхозе коммунхоз, стал закупать для людей уголь и газ в баллонах.

Помню картинку зимнего вечера. На глиняном полу-доливке, через всю кухню лежит большой сноп камыша – внесли согреться, утром надо камышом протопить печь. Бабушка на лежанке вяжет варежки из тёмной овечьей шерсти, мама возле керосиновой лампы вышивает рушник или салфетку, я на печи листаю книжку. Отец принёс заготовленную охапку лозы, воткнул прутья в гарбуз-тыкву и плетёт вершу-морду. Завтра утром поставит её на речке в полынью против течения, а вечером сходит вытрясти с полведра вьюнов, а может и окуньков.

Почти через 25 лет в 1980-м отец возведет в соседней Андреевке ещё один огромный дом на две половины: себе и сыну Ивану. Как и его дед Данила, он всю жизнь строил: сараи в колхозе и людям, укрывал крыши соломой и камышом-очеретом. Всю жизнь он себе во дворе постоянно что-то перестраивал: сараи, хлев, погреб, гараж, баню, летнюю кухню. Не знаю более неугомонного человека. Мама всегда его останавливала: «Да посиди, отдохни немного!» А он всегда в дождь маялся без работы и говорил: «Пропал день!» Даже в 90 лет он сажал и полол картошку возле дома, нанимал рабочих разбирать сенник и обновлять забор.

Такой же мастер на все руки и мой брат Николай,который живет в городе Купянске. Там у него небольшой дом и усадьба обустроены с большим вкусом и мастерством. Николай внешне больше походил на своего деда Ивана Кузниченко, был похож на молодого актера Михаила Боярского, в нем всегда чувствовался мужской стержень, своим обаянием очень нравился женщинам. А его брат-близнец Иван(1954—2015) хоть внешне и схож с Николаем, но – иной, видимо, в другого деда, Нестора Кобзаря, жалостливого и доброго. Он, в отличие от Николая, любил читать, предпочитал одиночество. Природа отдала одному брату все лучшие деловые качества, а другому – слишком доброе и мягкое сердце, от которого он сам страдал.

Тогда в конце 50-х в Украине стали сажать сады. Отец возле хаты насадил огромный сад. И чего только не было в том саду! Не меньше пяти сортов яблок: от ранних, как белый налив, до зимних – снежный кальвиль, макинтош. Несколько сортов груш, сливы—угорки, а ещё большие мясистые, и мелкие сладкие, жёлтые. Вишня-шпанка и черешня, красная и жёлтая, медовые абрикосы, кусты крыжовника, разной смородины, малины!.. Под деревьями в саду стояли отцовские ульи, а в палисадниках и в огороде у мамы цвело много разных цветов. У неё все соседки просили цветочные семена и клубни георгин, пионов, лилий.

Там, в том райском саду, в родном доме, на цветущей родной земле прошли мои счастливейшие детские годы, среди самых родных, самых дорогих людей. Навсегда в моей душе осталась бесконечная благодарность судьбе и моим родителям за безмятежное детство и юность. Это благодатное время – главная наша опора на всю жизнь, в этих воспоминаниях мы черпаем радость и силу для преодоления всех жизненных невзгод.

С бабусей Неонилой. Мама с восходом солнца работала на колхозном поле, а я оставалась с бабусей Нилой. В год меня отлучали от груди: когда мама приходила в обед домой, бабушка со мной уходила до бабы Параски, чтобы я не плакала, не просилась к матери. Я так и привязалась к бабусе больше, чем к маме. Бабушка тоже всю жизнь любила меня, хотя внешне это почти никак не проявлялось, но я почему-то это знала, чувствовала всем сердцем.

Моя крёстная, у которой бабуся жила последние два года своей многотрудной жизни, призналась, что когда моя бабушка умирала на 90-м году, у неё под подушкой лежал мой последний подарочек – ситцевый белый платочек, который я прислала ей из Североморска.

Бабуся брала меня в лес собирать дикие груши, лесные яблочки, ягоды шиповника, вишни и тёрна. В посадках встречалась шелковица, но ею не запасались, а тут же лакомились. Всё это сушилось на чердаке на зиму, особенно хороши были лесные грушки, когда полежат и станут такими мягкими и вкусными! Из этих плодов варили узвар-компот, а в солодушку вместо сахара резали белую сахарную свёклу.

У нас посреди огорода тоже росла огромная дикая яблоня, я в раннем детстве всегда собирала под нею много яблочек-кисличек. Уже на Урале, в Златоусте, я увидела похожие местные яблоки, их называли ранетками.

С бабушкой я бывала у родственников: в городе Купянске у её дочерей – моей крёстной Василины и тёти Шуры, а на Донбассе в Краматорске у тёти Кати. До поезда на станцию Шиповатое надо было идти пять километров балками. По дороге мы останавливались в яру возле родничка, доставали из сумки бутылку молока и краюшку хлеба. Подкрепившись и передохнув в холодке под кустами ольхи и лозы, шли дальше. По дороге бабушка собирала разные травы, объясняла их названия и рассказывала, для чего их нужно собирать. Особенно ценила она зверобой, материнку-душицу, горицвет.

До сих пор я в минуты отчаянья закрываю глаза, мысленно прижимаюсь к её широкой юбке, чувствую запах тех трав и молю её: – Бабусенько-голубонько, помогите… – И мне становится теплее и легче.

* * *

Наше село Рогозянка состояло из разных улиц, мы жили на новой улице между Рогозянкой и Андреевкой. Летом в воскресенье моя молодая мама повязывала голову красивой шелковой косынкой, брала меня, четырёхлетнюю, за руку и мы шли через всё село в гости до бабуси Дуни на Выселок . По дороге заходили на Пятихатку к сестре маминого отца бабе Ганне и её деду Трофиму Савченко. Это мамина крёстная, улыбчивая, ещё красивая, с живыми карими глазами и тонкими чертами настоящей украинки, угощала нас молоком и пирожками с вишнями.