Лидия Кобзарь-Шалдуга - Альбом моей памяти. Родословная семьи

© Лидия Кобзарь-Шалдуга, 2016

ISBN 978-5-4483-3189-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хочется написать о моих родителях, о наших предках – для своих детей и внуков. Сейчас в моем домашнем архиве набралось немало материалов для нашей Родословной. Это – довольно обширные записки моего отца, мои записи бабушкиных и маминых рассказов об их родителях. Это две моих книги о детстве наших детей – Кости и Алены. Это и много писем моих родителей, мужа и сына. И конечно, семейные фотоальбомы.

Ребенком я очень любила зимними вечерами слушать разговоры-воспоминания взрослых. Ещё студенткой спрашивала бабушку о родителях, о её молодости. Сейчас очень сожалею, что недостаточно расспрашивала, в юности мы заняты собой, в зрелости – своей семьёй и детьми…

Очень хочу, чтобы дети, внуки помнили свои корни, своих дедов-прадедов, чтили их память. Чтобы знали историю своего рода и своей далёкой пра-Родины – Украины.

После кончины мамы отец сильно тосковал, особенно зимой, когда нет работ по хозяйству. Чтобы как-то отвлечь, я просила его написать о своих родителях и о своей жизни. Он начал мне присылать свои записи на разлинованных листках из какого-то старого бухгалтерского журнала.

Самое первое моё воспоминание – ещё из младенческой кроватки. Кроватка довольно просторная, с высокими боковинками, сплетёнными из тонкой лозы, нарезанной вдоль. Постелька застелена простынкой – тёмно-красной, с узором. Я ничем не укрыта, лежу на боку, скучно. Перед глазами – таинственная дверка, манит, тянет меня, я хочу открывать эту дверцу, заглянуть в неё, узнать, что же там, в неведомом мире.

Когда уже совсем взрослой, кажется, даже после смерти мамы я описала отцу этот момент, он сильно удивился.

– Что это за кроватка у меня была? – спросила я у него.

– Я сам сделал её из немецких корзин для снарядов. А дверка-окошко – это кожаная застёжка на крышке плетёной корзины.

Кстати, помню у нас ещё один необыкновенный трофей той войны. Отец в лето 1958 года в свои тридцать лет сам построил новую хату. На крыльцо вели три ступени из кирпича. А в основании, первой ступенью, лежал большой обточенный камень прямоугольной формы. Отец сказал, что в молодости притащил его от станции Шиповатое в пяти километрах от нашего села Рогозянки. Как этот огромный, обработанный камень там оказался – неизвестно.

В давние времена о девушке говорили: «она честного рода», а о парне: «он славного рода». А чем могут гордиться наши сородичи, не дворяне, а простые хлеборобы? Конечно же, отзывчивостью и щедростью, честностью и трудолюбием.

Мой отец Кобзарь Иван Нестерович1927 г.р. всю жизнь строил и мастерил. Говорят, это у него от его дядьев: Артема и Данилы Кривули – братьев его матери Неонилы Даниловны Кривули(1888—1978), вышедшей замуж из старинного села Катериновки в село Рогозянку за Кобзаря Нестора Микитовича(18?? -1931).

В семье прадеда Данилы Кривули и его жены Марии (она в девичестве была ещё крепостной) было три брата и три сестры, все – типично украинской, яркой внешности: среднего роста, крепкого телосложения, чернобровые, с пухлыми губами и живым взглядом карих глаз. Одна из сестёр – моя бабушка Неонила говорила, что она девчонкой ходила с подружками собирать ягоды в саду помещика Вадбольского, его имение находилось недалеко от её родной Катериновки.

Семья Кривули считалась зажиточной: были у них волы и кони, молотилка и косарка, но работников-наймитов не держали, со всеми работами управлялись сами. После полевых работ, собрав урожай и подготовив землю к зиме, Данило Кривуля с сыновьями уходил на заработки – на плотницкие и строительные работы: делать возы и арбы, строить сараи, дома, укрывать соломой крыши.

Их ладный крепкий дом стоял недалеко от церкви, где на площади в престольный праздник собиралась ярмарка. На той ярмарке крутой и решительный Данила познакомился с Нестором Микитовичем Кобзарь и заставил дочь Неонилу выйти замуж за старшего и нелюбого, считал, что она в 22 года уже засиделась в девках. Кобзари были из бедных, невысокие, русявые и светлоглазые.

Бабушка не любила своего мужа, говорила мне с пренебрежением:

– Ты знаешь, что кобзарь – это же нищий, с торбой ходит по ярмаркам…. – Она рассказывала про мягкосердечного мужа:

– Соберёт всю детвору на арбу и едет в поле, а в обед уже возвращается: – Дети устали, есть захотели… – А кто ж работать будет?! – сердилась жена Неонила.

Сама бабушка, оставшись вдовой с восемью детьми в страшный голод 1931—33, сумела всех их сохранить в живых, ей помогали в недавно образовавшемся колхозе как бедной многодетной вдове, но больше всего выручала корова и сильный характер самой бабушки.

Пятьдесят пять лет в Украине нельзя было и вспоминать о трагедии 33-го года. У нас в хате очень редко, скупо и тихо говорили об этом. Но тем острее я прислушивалась.

И тут наступил 1933-й год, и был страшный голод. Мы все дома голодали. Мама ходила в Россию, в Белгородскую область, на станции Топлинка и Нежеголь, носила туда полотно, скатерти, сорочки и рушники вышитые, ходила там по селам и меняла на куски хлеба. Поэтому у нас и не осталось ничего из хорошей одежды.

Из Харькова был назначен шефом над нашим колхозом ХАТОРГ. Оттуда привозили некоторые крупы, муку, рыбу-тарань, жмых и сухой сыр. Простым людям сыр и тарань не попадали, это всё оставляло себе начальство. А жмыха (прессованная шелуха от семечек подсолнухов – отходы при отжиме олии – подсолнечного масла) по кусочку колхозникам на работе выдавали.

Еще у колхозной кладовой стоял большой котел, в котором для тех, кто работал в поле, на обед варили галушки или кулеш, варил Тростянко Кузьма Кондратьевич. Мне в те голодные годы было 5—6 лет, я сам ходил в ясли, где детям варили молочную затирку из теста и лапшу. Но все равно мы постоянно хотели есть. Вечером на колхозном дворе котел не мыли, и я по дороге из яслей залезал в него и вылизывал. Если застану собаку в котле, то выгоню ее, а сам туда влезу.

Тогда пасли коров не в общем стаде, а каждый свою, если кто не мог, то нанимали кого-нибудь. На нашей улице Пустовар Иван пас свою корову и еще других людей, а я и наш сосед Алешка Жегусь пасли своих. Алешка был совсем слабый, пухлый от голода. Иван Пустовар ему говорит: «А ну потанцуй, – дам соленый огурец!» Тот Алешка переступает пухлыми ногами и приговаривает известную присказку: «потанцуем дураку за понюшку табаку…» Так Пустовар так его избил, что мы уже на обед погнали коров доить, а Алешка лежал в бурьянах. Я пригнал их корову и сказал, что Алешка лежит в кустах, не может прийти. Его домой привезли возиком. Он остался жив, учился в Харькове в летном училище и работал механиком возле самолетов.