Гавриил Кротов - Три поколения. Художественная автобиография (первая половина ХХ века)

Яков покраснел.

– Любишь ты её. Знаю ведь я, как ты хорошему учил её, да и она в тебе души не чает. Ин шли сватов.

Когда Яков сообщил отцу и матери о своем решении жениться, они очень обрадовались, но выбор не одобрили.

– Богаты они. Не отдаст Михаило Клавдю. Да и работница из неё плохая будет. Набалована дома.

Вечером Яков вышел к реке и встретил Клавдю.

– Подь сюда. Слово сказать надо.

Когда они отошли в сторону и сели под ракиту, Яков смущённо проговорил:

– Знаешь, Клашуня, отец соглашается тебя замуж за меня отдать.

– Да ведь рано словно бы.

– Не век в девках будешь сидеть. Вон Федька на тебя поглядывает, как козёл на капусту. Чай, пойдёшь за него на богатый двор, да сытую жизнь. Богачества нет у меня, это верно, так берёг бы я тебя. Люба ты мне, Клашенька.

Обдало её душу ласковым теплом, когда услышала новые ласковые слова, не слыханное в селе это её имя – Клашуня. Растаяло девичье сердце. Протянула она Якову руки.

– Поди, бить будешь, Яша?

– Эх, Клашуня! Сердце бы тебе показал, чтобы поверила…

– Верю, Яшенька.

– Не будет счастья от этой свадьбы. Невеста-то словно в гости собралась. Не воет, не плачет. Не жаль ей воли девичей.

А невесте полагалось плакать. Веками сложенные свадебные песни одна за другой пели о грозном муже, о шелковой плети, о злом свёкре, о лютой свекрови, о побоях и муках, о горе и бедности. И когда молодые подошли под благословление, а Михаил передал образ Якову, Клавдя поняла, что уходит из родного дома. Она заметила суровое лицо свёкра, знала и его характер.

– Передаю тебе, Яков, дочь своими руками. Люби её, как душу, а тряси, как грушу. Дочь, почитай мужа, кланяйся ему в ноги. Клавдя упала на колени. Вот отец твой, кланяйся ему, вот мать твоя. Болью ударили эти слова Клавдю.

Наконец молодых отправили в спальню. Когда вошел Яков, Клавдя плакала. Её плечики вздрагивали. Яков неловко подошел к ней.

– Клаша, ты чего это? Слышь! Не бойся. Брешут всё старики. Хорошо мы жить будем. Ты мне верь, Клашенька.

– Боюсь, Яшенька. Отца твоего боюсь, мать боюсь. Ведь и ты им подчинён будешь.

– Клаша, знаешь, что мы сделаем? Уйдём отсюда. Далеко уйдём, аж до страны восходящего солнца, где нет зимы. Цветов там, Клаша… Люди там живут не по-нашему…

И Яков долго рисовал ей картину жизни, вычитанную им из книги Водовозова. Клавдя с восторгом слушала его.

– Чудное ты баешь, Яша. Аж в сказке этого нет. Чудно больно.

Яков обнял её, а она доверчиво склонилась к нему на грудь.

– А детей своих учить будем. А мы-то радоваться будем, на них глядючи. Домик построим маленький, чистенький.

Так болтали они, пока Клавдя не уснула тихим детским сном на груди у Якова. Рот её приоткрылся, как у ребёнка, да и сама она казалась маленькой девочкой. Яков осторожно гладил её волосы и не раздеваясь уснул рядом.

Когда утром пришли за рубашкой, Яков прогнал сватов. Но пришёл Михаил.

– Ты, Яков, не дури. Не позорь честь моей дочери. Муж ты ей. Не слушай слёз девичьих. Биться будет – под бок кулаком сунь. Неча возжи-то распускать с первого раза.

Яков остался в комнате, растерянно думая: «Людям-то какое дело до нас. Даже дядя Михаило кулаком под бок советует». Но рубашку не выдали.

По углам зашушукали старухи, как запечные тараканы, негромко, но так, чтобы слышно было:

– Не будет добра. Порченая девка.

– Жених сурочен. Сглазу. В городе его жид испортил.

Михаил не на шутку рассердился на Якова. Чуть в глаза не плюнул. Василий и Варвара ехидно улыбались.

Три ночи убаюкивал Яков на коленях Клавдю, не обращая внимания ни на шушуканье, ни на обиды Михаила, ни на открытые насмешки родни. Но вот нагружены подводы с приданым: сундуками, шубами, холстами. К саням были привязаны овцы, лошадь, корова-первотёлок. Среди родни начался скандал. Василий считал себя кровно обиженным, хотя до этого радовался обильному приданному.

– На бедность нашу кинули ворох тряпок, овец паршивых, да тёлку порченную. Нате, мол, да стыд покройте дочери-то гулящей.

Подскочил Яков, схватил отца в охапку, кинул его в сани и крепко ударил лошадей. Собравшаяся толпа любопытных заливалась хохотом.

– Славно разделался!..

– Ой, не будет счастья…

– Всё как-то не по-людски ты, Яша, делаешь. Говорить, да судить о нас люди будут.

– Пусть судят. Посудят, посудят, да на каторгу не сошлют.

Но ошибся Яков.

Он предполагал построить свою жизнь по образцам, прочитанным в книгах, по беседам своего учителя. Но их ждала каторга, убивающая лучшие человеческие чувства.

Молодые поселились в горнице, которая была мастерской Якова. Тут же был поставлен стол и небывалое в селе – кровать с простынями, подушками, тогда как обычно спали на полатях вповалку. Горница была чисто убрана.

Еще задолго до приезда молодой готовил Яков горницу. Мать, наблюдая хлопоты сына, ревниво ворчала:

– Значит, вроде как барыню привезёшь? Может, нам и заходить сюда не дозволит твоя краля?

– Брось, матушка, просто вам мешать не хочу. Об одном прошу: не обижай Клавдю. Ведь сама ты горя натерпелась, должна сочувствовать.

– Так, так, натерпелась от мужа, так ещё от барыни терпеть придётся.

Она ушла, плюнув и хлопнув дверью.

Приехав после свадьбы, Яков привёл Клавдю в горницу. Клавдя скинула зипун и не знала, что ей делать.

– Вот наша горница, Клаша.

– Хорошо у тебя, Яша.

– Не у меня, а у нас, Клашуня.

Яков схватил Клавдю на руки, и закружил её по комнате. Но тут приехали отец и мать. Долго возились во дворе, прибирая скотину, определяя место приведённому скоту. Потом втаскивали сундуки, носили холсты, берда, новины. Яков вышел помочь отцу, но он кинулся на него с кнутом. Яков схватил его за отворот зипуна и произнес спокойно и решительно:

– Будя, батя, не замай. Не тронь ни меня, ни Клашу, а то, свят бог, доведёшь до греха.

Слабосильный отец не смел связываться с сыном, но затаил зло против снохи. Мать не могла примириться с тем, что свекровь не властна над снохой, что молодая жена Якова будет жить счастливее её. Это чужое счастье не давало ей покоя. В первый же вечер она заявила:

– Матушка-барыня, не в горенке жить ты приехала. На стол приготовить надобно, скот обиходить, воды принести. Не буду я, старуха, на тебя, барыню, работать.

И Клавдя горячо взялась за работу, надеясь трудом сыскать расположение свекрови. Но на каждом шагу она слышала упреки и тихий шёпот: «Порченая… Беспутная…».

В первую ночь она плакала горькими слезами, припав к груди мужа. Яков утешал её. Ласки мужа успокаивали Клавдю. Она была счастлива его любовью, её успокаивала его сила и решимость.