Виктор Васин - Моя жизнь. Лирические мемуары

Если ко всему вышеизложенному добавить, что городок не имел ни централизованного водоснабжения, ни, тем паче, канализации; что электричество подавалось от местного генератора, и только на короткое дневное время; что о газе не было и помина, а дома отапливались дровами и углём; что благом были керогазы и керосиновые лампы, – картина, характеризующая населённый пункт, именуемый районным центром, будет полной.

А ведь на дворе стояла вторая половина двадцатого века, и Верховная власть, через СМИ и партийные съезды, утверждала, что социализм в стране построен, и что у этого, «построенного чего-то», все признаки человеческого лица. Я же, знакомясь с местом предстоящей практики, и поглубже всматриваясь в быт и устройство городка, начинал подозревать, что жители сего населённого пункта о таком благе, как социализм, и о том, что он давно построен и в их захолустье, – ничего не знают.

Но были и свои бонусы: отсутствие в самом городке и в ближайшей округе какой-либо промышленности – и, как следствие, наличие великолепной пасторальной экологии. Городок окружали сельские поселения. Люди делали там молоко, хлеб, и мясо. По берегам разместились хозяйства, чьи заботы были связаны с морем. Оно – неглубокое, полусолёное – изобиловало рыбой, пород частиковых, и пород благородных – осетровых; а, посему, местный рынок всегда ломился от браконьерских деликатесов: свежих судаков, вяленых лещей, тарани, балыков, и, конечно же – от кустарно сделанной, зернистой чёрной икры.

Забегая вперёд, замечу: деликатесы (впрочем, как и вся базарная снедь) стоили недёшево, и приобретать дары моря исключительно на рынке я позволить себе не мог, если учесть, что для начала государство положило мне денежное содержание в объёме семидесяти рублей, – тогдашней (по мнению государства) стоимости моего месячного труда. Но прелесть маленького городка в том и состоит, что со временем (если ты чего-то стоишь) тебя начинают узнавать и оказывать знаки почтения. Особенно, если ты (по профессии) – единственный в своём роде, и (как в моём случае) – умело охраняешь здоровье жён аборигенов. Вскоре у меня появились знакомства и обширные связи в рыболовецких и иных кругах; и разнообразная снедь, включая деликатесную, давалась мне за так, – дарилась, либо приобреталась за бесценок.

Отсюда крамольная мысль: что если тогдашнее государство вовсе не без умысла платило нам за труд сущие гроши, полагая, что полновесную сумму нашему брату, в той или иной форме, донесёт благодарное население?..

И доносило. Щедро, и от сердца. Но не за назначение «пирамидона» и «капель Зеленина», – «благодарило» за профессионально выполненную работу, за хорошие руки, думающую голову, и за клятвенную приверженность заповеди: «не навреди!».

Итак, что же собой представляла медицина городка, быт и фактуру которого я описал столь нелицеприятно? Не знаю, как уж тогдашние местные власти относились к внутренним болезням, но, думаю, понимали, что рожать детей и вырезать воспалившиеся аппендиксы где-то всё-таки нужно. И, посему, под лечебное учреждение, то бишь – под местную больницу, было отдано единственное в городке полутораэтажное здание, – прочное, кирпичное, но построенное давно и, видимо, для других нужд. Цокольный этаж здания был сплошным, и наверняка когда-то предназначался для складских нужд. Родильное отделение, мизерное, всего-то на пять коек, как раз и размещалось в цокольном этаже, а если проще, и без архитектурно-строительных словес, – в полуподвале. Меж крюками, забитыми в стены, были протянуты шнуры, на которые крепились сшитые из простыней полотнища, что и разделяло сплошной полуподвал на «палаты»: для родильниц, и для новорожденных. Таким же образом формировались закутки, обозначаемые как предродовая и родовая. Ещё был выделен уголок, где производилось прерывание беременности на малых неделях. Теснота жуткая, об обсервации, либо о чём-то подобном, и речи быть не могло.

Удобств никаких. Физиологические отправления рожениц и родильниц осуществлялись по месту «лежания», содержимое суден сливалось в длинный ряд обычных вёдер, стоявших в таком же, сооружённом из простыней, предбаннике, и два раза в сутки выносимых наружу младшим персоналом. Ели родильницы тут же, в уголке, за небольшим столом, покрытым традиционной клеёнкой. Врача-акушера не было: проработавший здесь много лет семидесятилетний старик ушёл на заслуженный отдых, не дождавшись моего приезда.

Вся тяжесть родовспоможения лежала на четырёх акушерках, – дородных, возрастных, но знающих своё дело, и на четырёх нянечках, – полустарушках, несущих посменные вахты совместно с акушерками… за двадцать два рубля в месяц, – рубля 1963 года.

Гинекологического отделения и вовсе не было – жалкие три койки стояли в терапевтическом, – таком же убогом, размещённом в соседнем полуподвале. На эти койки госпитализировали женщин с выкидышами и маточными кровотечениями…

Я – из сегодня вглядываясь в те времена, припоминаю, что даже в таких условиях будущие мамы рожали охотно, и рожали успешно. Смертельных исходов не было, как не было и послеродовых лихорадок, септических осложнений, и прочих бед, подчас наваливающихся на роддома крупных городов. То ли акушерки знали своё дело (кстати, я вскоре убедился, что все они умели выполнять мелкие хирургические операции, и даже накладывать швы на разрывы и разрезы промежности); то ли местные роженицы были крепкими и цветущими дамами, гораздыми благополучно разрешиться даже в копне сена, и без чьей-либо помощи.

И хотя я проработал в этих условиях менее года: на окраине городка заканчивалось строительство новой (типовой, по сельским меркам Центральной районной больницы), но именно в этом маломощном родильном отделении – я впервые сделал поворот плода на ножку, наложил выходные щипцы, и применил вакуум-экстрактор.

Учителей рядом не было, и как это делать, дабы не навредить, мне никто объяснить не мог. Под рукой были: несколько книг, анатомический атлас, да семитомное руководство по родовспоможению и гинекологии.

И всё же – выходить с честью из повседневных, и не всегда простых ситуаций, в той ранней, вынужденно-самостоятельной врачебной практике, позволяла – мне думается – база лечебного факультета, морфологические каноны которой, я, во времена своего шестилетнего студенчества, уложил в голову – основательно и надолго.

…Императив – пойми и осмысли! – который я, пребывая в вузе, счёл для себя внутренним наказом, и которому доверялся охотно и без понуждений, похоже, и помогал мне (на заре становления меня – как профессионала) проявлять уверенность, хватку, и искусность исполнения…