Виктор Васин - Моя жизнь. Лирические мемуары

Сюда же следует отнести и болезни бальзаковского возраста, причиной которых является деградация мышц тазового дна и связочного аппарата всё тех же – родовых, интимных, и наделённых ещё целым рядом смачных эпитетов – органов.

Недуг, надо сказать, своеобразный, и доставляет, ещё не впавшей в климакс даме, массу моральных, физических и сексуальных страданий. И, ей-же-ей, о вещах, которые мучают пришедшую на приём к гинекологу женщину с подобным букетом, она, женщина, никогда не расскажет ни собственной матери, ни мужу, ни, тем более, близкой подруге. А «новеллы» порой бывают не просто грустными, но и душераздирающими, отдающими привкусом глубочайшего депрессивного отчаяния. Но к полному откровению больная женщина приходит лишь в случае, когда она всецело доверяет врачу, а тот (как и должно!) умеет хранить, исповедуя клятву, – врачебную тайну.

К несчастью, нечистоплотность среди нашего «брата» – явление хоть и нечастое, но встречающееся, и разглашение тайны (следствие морального нездоровья лица в белом халате) порой доставляет лицу, надевшему на себя лекарское облачение, – садистское удовольствие…

Я проработал в этом городке ровно десять лет. Уехать не спешил. Я был по-своему счастлив. Надо мной никто не стоял, я делал то, что находил нужным и полезным, и то, что я делал (пишу без позёрства и рисовки) – приносило пользу людям, а мне удовлетворение.

Набеги кураторов (как же без них?) каких-либо неудобств мне не доставляли; больше (и не без основания) верилось, что приезжали они не ко мне, а к морю, и к его дарам.

И, посему, провожая кураторов, на ум неизменно приходила кем-то (кажется Салтыковым-Щедриным) обронённая фраза, гласящая, что самая приятная пыль… пыль отъезжающего восвояси начальства. Через три года работы областное руководство (видимо, учтя, что я был один в трёх ипостасях, многое умел, и, как профессионал, делал свою работу неплохо), присвоило мне врачебную категорию.

Сразу – высшую. Наверное, заслуженно.

А, может быть, просто потому, что руководить роддомом и оперативным гинекологическим отделением, и к тому же быть «главой» акушерско-гинекологической службы района, – негоже лицу без титулов и аттестационных характеристик.

Через пять лет я оперировал всё, что надлежало оперировать хирургу-гинекологу районного масштаба – в плановом и скоропомощном порядке. И планка, по которой мною выполнялась вышеозначенная работа, по тогдашним меркам, была высокой…

К этому времени под моим началом осваивала азы районного родовспоможения пара зелёных (как я когда-то), молодых докторов. Впору было передавать наработанный опыт, и призадуматься о перспективах завтрашнего дня. Мозг заскучал. Я стал ощущать дискомфорт в быту и в работе, и всё чаще впадал в состояние, о котором поэт, раскрывая причину хандры своего героя, сказал:

«…им овладела понемногу охота к перемене мест».

Ямбическое двустишье, но как точно оно характеризует неприкаянность уставшего героя…

Куда же хотелось, и были ли для осуществления «хотения» возможности и предпосылки? Уехать в крупный город, без состояния, или (как сказали бы сегодня) – без подушки безопасности, было бы глупо и недальновидно. Капитала же, за десять лет работы в городке, я не составил. Да, я жил относительно безбедно, но безбедность выражалась в доступе к хорошей еде, к бесплатному курортному морю, и к дорогим (подарочным!) напиткам.

По приезду мне сразу же предоставили квартиру, двухкомнатную, в хорошем доме, с набором элементарных удобств. Дом был небольшим, кирпичным, всего на восемь квартир, но в два этажа, и располагался в трёхстах метрах от морского залива. По слухам, в нём прежде проживала местная партийная элита. Да, жильё было неплохим, была настоящая, приносящая удовлетворение, работа, были – узнаваемость на улице, и признательность властей.

Но денежных знаков в том количестве, в котором этому количеству придают атрибут – «состояние», не было…

Пролетарский поэт, помнится, оценивая свой труд в стоимостном эквиваленте, изрёк: «…мне и рубля не накопили строчки, краснодеревщики не слали мебель на дом». Поэт, несмотря на свою гениальность (и востребованность!), оказывается, был беден и даже нищ. «…но кроме свежевымытой сорочки, – писал он далее, – сказать по совести, мне ничего не надо». Ну, прямо-таки – ничегошеньки. Но то ему. Мой же контрдовод таков: если трудишься за так – творчеством и любовью сыт не будешь!

Бытует расхожее мнение, что, мол, деяния врача – сплошное подвижничество, и государственные суммы, назначенные ему за лекарскую деятельность – всего лишь прожиточное вознаграждение. Львиную же долю денежных знаков (столь же расхожая байка!) донесёт, добавит, пожертвует – сердобольное население.

Да, «подношения» имели место.

Но, во-первых, народ в те годы был небогат.

Во-вторых, я никогда не занимался – предваряющим «пользованье» – вымогательством, и предпочитал принимать знаки «благодарности» лишь после того, как лечебный процесс был завершён, и завершён, на мой взгляд, успешно.

И никогда – до.

В-третьих, (изъясняясь словесами поэта) – если и слали что-то на дом, то слали всё те же балыки, икру, бахчевые, садовые и огородные яства. Мне же нужен был – приемлемый расходный кошт – не гигантский, но достаточный, чтобы на новом месте (а таким местом я определял для себя только столицу!) – обрести независимость, хорошее жильё, и свободу выбора: где и к чему приложить голову и руки. Я понимал, что из подношений, заначек, и скопидомства – должного капитала не сделаешь. Но мысль, что кошт (в нужном мне количестве), имея в руках профессию врача, составить можно – сидела во мне всегда.

Добыть, не прибегая – ни к гешефтам, ни к мошенничеству…

Выше я писал: край, где я работал, был морским. По берегам двух морей примостилось множество портов, крупных и средней руки. На их базах функционировали Государственные морские пароходства. (Пар, как движитель, давно канул в Лету, но управленческие пароходства названия менять не стали). Приписанные к сим учреждениям суда бегали в «загранку», посещая страны загнивающего капитализма, полуколонии третьего мира, и страны, дружественного нам, социалистического лагеря.

Команды больших судов, чьим районом плавания был весь Мировой океан, и регистровая вместимость которых тянула на десятки и даже сотни тысяч тонн, штатно насчитывали от тридцати до пятидесяти членов – матросов и командного состава. К последнему причислялся и судовой врач, либо начальник госпиталя, если корабль являлся маткой флотилии. Судовой «док» (так на сленге именовали врача на торговом флоте) был не последним лицом в команде, хотя дел у него, как у профессионала, было немного.