Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет. Книга 1. Откуда мы пришли

Экономила мама на всем и на фруктах и овощах, объясняя это мне боязнью желудочных заболеваний.

И все же я обходила и этот запрет у бабушки Эстер. Был еще обходной источник поесть вкусненького – в семье портного. Для его большой семьи покупать арбузы и дыни было просто немыслимо. Хочу описать один случай, когда в семье портного появилось множество дынь. Жена портного Хайка остановила на дороге арбу с дынями. Став на спицу колеса арбы, она начала торговаться. Причем, она очень плохо говорила по-русски. Когда она как бы выбирала дыньку для покупки, арбу облепляли покупатели из соседних домов. Пока шла оживленная торговля, Хайка передавала дыньки своей веренице детей. В этой афере и я тоже принимала участие. Добытые таким образом дыньки оказались под кроватью у портного. После такой «покупки» вся эта орава ела дыни сколько хотела, в том числе и я, и никакого поноса у меня не было, хотя ели их даже немытыми. Все это делалось в секрете от мамы и никто меня не выдал. В этой семье не почитался расчет. Ели пока есть, а если не было – обходились.

Интересна особенность крестьянского быта тех времен. Местные крестьяне не выращивали для продажи ни огурцов, ни помидоров. Помидоры и огурцы в местечке продавались тогда только болгарские. Продавали овощи в основном перекупщицы. Перекупщицами были многодетные вдовы. У них была сильная конкуренция за каждого покупателя. Они часто между собой скандалили, обзывали друг друга обидными словами, проклинали своих конкуренток и даже показывали друг другу свои зады. Население их называло «седыхес», то есть базарные. Все эти скандалы были между собой, а с покупателями у них был совсем другой лексикон – обходительный. Они были ласковые и сладкие до приторности. Были и другие женщины, которым тоже необходим был заработок, но они не могли тягаться с «седыхес». Эти женщины имели своих покупателей и разносили свой товар по домам.

Дедушка Герш очень любил ухаживать за коровой, а мне нравилось помогать ему. Он аккуратно чистил стойло, а навоз складывал рядом с сараем. Летом из этого навоза он делал кирпичики топлива. Он же и принимал роды. Очень радостно и смешно было смотреть на новорожденного теленочка, который тут же стремился встать на свои раскоряченные ноги. Дедушка считал себя знатоком по части коров и гусей. Он же их и выбирал.

Запомнился такой случай. Купили красивую серую телку в белых пятнах. Впоследствии оказалось, что корова яловая, т.е. у нее не будет приплода, а следовательно и молока на целый предстоящий год. На семейном совете решили продать корову на убой, хотя бабушка Эстер была против этого. В первую же ночь после продажи корова с сильным ревом прибежала домой. Я так испугалась этого рева, что заболела, а в семье все ходили расстроенными необходимостью продажи этой красавицы коровы. Когда я болела. бабушка Эстер сидела у моей кровати и шептала какую-то молитву. Приходил лечить меня единственный в Добровеличковке фельдшер Цанк.

Наконец, появилась у меня очень красивая сестричка. Дали ей имя в память покойной бабушки со стороны мамы – Идес. Когда она немного подросла, Идес, как и я, больше находилась у бабушки Эстер. Ей было годика четыре, когда она начала, казалось бы, беспричинно кашлять. Причину кашля наш единственный и незаменимый фельдшер Цанк, установить не мог. С каждым днем кашель все усиливался и усиливался. Я убегала из дому, чтобы не слышать этот душераздирающий кашель и муки этой, всеми любимой, красивой, смышленой малышки. Следовало что-то предпринять. Надо было ехать с ребенком в Одессу, где были опытные врачи. Из-за работы папа ехать не мог, и в дорогу с больным ребенком отправилась мама. Это была ее первая самостоятельная поездка поездом. По рассказам мамы, все пассажиры вагона очень сочувствовали ей, так как невозможно было видеть муки ребенка. Один из пассажиров посоветовал ей сразу же поехать в еврейскую больницу и рассказал как туда добраться. В больнице ребенка сразу же прооперировали и нашли в гортани сильно разбухшую фасоль. Однако ребенка уже спасти было невозможно. Мама похоронила Идес в Одессе и вернулась домой чуть жива. Как же это случилось, что фасоль оказалась в гортани у Идес? Очевидно, дело обстояло так. У бабушки часто перебирали фасоль. Эту процедуру и я и Идес любили. Вот в один из этих переборов в гортань к Идес фасоль и попала. Затем бабушка всю жизнь себя казнила, считая, что она виновата в смерти Идес. А я надолго осталась единственным ребенком в семье.

Мне 6 лет. Родители решили, что мне пора учиться. В Добровеличковке была государственная двухклассная школа, ее называли Министерской. В этой школе надо было учиться не два года, а шесть, по три года в каждом классе. То есть, в каждом классе было по три годовых отделения. (Интересная деталь. О том, что в царской России были двухклассные школы, я знал кажется всю сознательную жизнь, но то, что это были серьезные школы с шестилетним обучением, а не двухлетним, я узнал только из этих записок). Министерская школа находилась на окраине местечка, причем дорога к ней шла вдоль крутого оврага, который называли «провалом». Из-за ее отдаленности и близости «провала», еврейские родители своих детей в эту школу не отдавали. Учиться детям у частных учителей могли себе позволить только состоятельные родители. Для еврейских детей была еще одна трудность. Обучение у этих учителей было раздельным. Один из учителей обучал детей только на идиш, а другой только на русском языке.

И все же родители отдали меня учиться частным учителям.

Еврейский учитель оставил у меня после себя отрицательные воспоминания. Имя его я не запомнила, а за глаза его звали: «Дер шварцер меламед», то есть – «черный учитель». Черный потому, что он был черноволосым. За невыполненные задания он детей нещадно бил. Меня он не трогал, потому что моя мама заранее это обусловила, мотивируя моим малолетством. Кроме учительствования он был еще и парикмахером и, несмотря на эти две специальности, был бедняком.

Добрые воспоминания оставил после себя учитель русской школы Фишкин. Имя его я не запомнила, так как к нему обращались только как: «Господин учитель». Для занятий он арендовал у вдовы Бахмутской большую, светлую комнату с входом со стороны улицы. В классе стояли настоящие школьные парты, а для учителя стол. Учитель никогда не сидел за столом, а сидел на первой парте, чтобы видеть всех учеников, хотя в классе была полная тишина. Учитель требовал, чтобы все дети между собой говорили по-русски. За год учебы Фишкин научил меня приличному русскому языку и основам арифметики.

В Добровеличковке была государственная женская семинария, которая готовила учителей для начальных школ . (Опять же для меня открытие. Я был уверен до этого, что семинариями назывались только христианские учебные заведения). При семинарии была специальная образцовая детская школа, в которой семинаристки проходили учебную практику. У учащихся была серого цвета шерстяная форма. Однажды начальница семинарии, при закупке ткани для формы учащимся в магазине, где работал отец, обратилась к нему со следующим предложением: «По вашей рекомендации я могу принять в образцовую школу при семинарии пятерых детей самых нуждающихся родителей. В эти пятеро детей включите и свою дочь». Естественно речь шла о еврейских детях.