Александр Ольшанский - Все люди – братья?!

С приходом тепла подрастающее поколение перемещалось на берега Донца. Великая вещь – река детства. Не представляю своего детства без Северского Донца. Мы не ездили в пионерлагеря – не помню ни единого случая, чтобы кто-нибудь из моих сверстников поехал туда. Что уж говорить о каких-то «артеках»… Где-то в нереальной жизни были пионерлагеря, поездки на море, хотя Азовское море находилось от нас всего-то в двухстах пятидесяти километрах.

У нас был Донец. С прозрачнейшей по утрам водой. Такой чистой, что в ней водилось множество раков. Если хотелось пить, то мы ныряли в глубину и пили там воду. А раков мы ловили в норах, в тине, то есть в куширях, если изъясняться на изюмском суржике, и запекали в кострах, точнее – в углях. Должно быть, в детстве я съел столько раков, а потом на Дальнем Востоке – чилимов, в Москве – креветок, как в столице называются чилимы, что у меня образовалась сильнейшая аллергия ко всем членистоногим, в том числе и к дафниям. «Ни в коем случае не заходите в зоомагазины. Если увидите такой магазин, – переходите на другую сторону улицы. Избегайте аквариумов» – такие рекомендации получил я когда-то в институте иммунологии.

Мы купались в реке, как правило, до посинения. Выскакивали на пологий песчаный берег, ложились на раскаленный песок. Блаженствуя, подгребали к груди горячие порции. Отогревшись, прыгали в воду снова. Особенным шиком было ныряние с крутых прибрежных круч – к счастью, никто из моих знакомых не свернул шею. Надо заметить, что мы побаивались мощных водоворотов, – Донец в те годы был рекой быстрой и мощной. Мы придерживались правила: если попал в водоворот, то не сопротивляйся ему, а набери воздуха побольше и ныряй – течение тебя выбросит. Кто не знал такой тонкости, того искали в реке баграми…

Рядом с нашей купальней начинался дубовый лес с ивами на берегу – там мы устраивали так называемые тарзанки, поскольку все бредили ими после фильма «Тарзан». С помощью тарзанки, то есть привязанной длинной веревки к дереву, можно было с диким воплем долететь чуть ли не до середины Донца. Если налетала гроза, то мы всегда прятались в воде. Над головой громыхали молнии, вода чернела, но и становилась теплее, потом вскипала под струями скоротечного южного ливня.

Возвращались домой, буквально шатаясь от усталости и зверского голода. Донец воспитывал нас, закалял нас физически и духовно, прививал любовь к родной земле.

Одним из увлекательнейших летних занятий считалась, конечно же, рыбалка. На удочку мы ловили рыбу редко, поскольку на крючок цеплялись исключительно бычки да секеля, то есть верхоплавки, они же уклейки. Рыбу мы ловили кобылой – сеткой, привязанной к жестким палкам, сбитым, как каркас крыши длинного сарая. Только раз в десять поменьше. Кобылой можно ловить, по крайней мере, вдвоем.

Снасть тихо подводилась к берегу, где зеленели водоросли. Опускали кобылу на дно и ну давай колошматить ногами по зарослям. Несколько секунд бурной атаки – и кобылу надо подхватывать. Вода выливается, а под «крышей» кобылы обязательно прыгает на сетке, как на батуте, какая-нибудь рыбешка или же извиваются вьюны. Этой рыбы, похожей на змей, в наших речушках, болотцах и старицах водилась тьма. Мы ловили их плетеными корзинами. Однажды отец, это произошло еще до моего рождения, в озере Кривом, на самом деле старице Донца, прорубил полынью, вставил рогожу, изогнув ее восьмеркой, и наловил вьюнов целый ящик конных саней.

Особое мастерство требовалось для ловли щук. Мы основательно мутили воду, а щука любит только чистую и прозрачную. Она в мутной воде высовывает голову, точь-в-точь как кефаль, когда осенью подходит к черноморскому берегу. В такой момент мы и ловили зубастую хищницу.

Детство наше было настолько богато, что я далеко не все перечислил наши радости и забавы. Мы любили играть в жмурки, то есть в прятки, в знамя в Моросовском лесу – суть игры состояла в том, чтобы украсть у противоположной команды знамя и доставить его на свою территорию.

Самозабвенно играли в футбол. Без помощи родителей или спортивного общества заработали себе на спартаковскую форму для всей команды. Во имя этого собрали многие тонны железного металлолома и сотни килограммов цветных металлов. Как футболист я оказался совершенно бездарным, поэтому мне доверяли лишь роль крайнего защитника.

В нашем арсенале имелись и всевозможные розыгрыши. Например, установить тыкву со свечой во дворе каких-нибудь мнительных соседей. Постучать в окно и ждать, что будет дальше. Перенести часть забора во двор соседу, но так, чтобы сразу стало видно, кто «вор». Однажды мы допоздна и до отвращения наигрались у нас в лото, и тогда тетка Манька решила показать нам класс розыгрыша. Еле сдерживая смех, она к черной нитке привязала сантиметров через двадцать десяток спичек, потом несколько скомканных бумажек. «Колдовством» на двух палочках перегородила дорожку к дому Быковых. Сам Быков, орденоносец, служил в конармии у Буденного и немало заливал за воротник. В отличие от своей жены, он вряд ли верил в Бога или дьявола. Но его жена Аксинья, из Заброд (Заброды – такой же род, как Душенки, Вильшаные, то есть Ольшанские, Патлани и т. д.), отличалась набожностью, мнительностью и обидчивостью. Представителей рода Заброд почему-то дразнили котами. И стоило кому-нибудь на всю улицу крикнуть: «Брысь, проклятая!», как Аксинья, внушительнейших размеров дама, поднимала крик. Могла на автора возгласа и подать в суд. Лицо ее испещрила оспа, поэтому Аксинья обладала целым набором едких уличных прозвищ, которые я не привожу лишь по этическим соображениям.

Утром следующего дня мы, спрятавшись за забором, наблюдали за развертывающимися событиями на быковской дорожке. Медленно и вразвалку шла Аксинья по огороду и вдруг увидела спички и бумажки на черной нитке. От неожиданности замерла, потом, поочередно осеняя то себя крестом, то явным колдовством, попятилась назад. И побежала в дом с криком:

– Николай! Николай! Нам пороблено!

«Пороблено» – значит наколдовано. Мы давились от хохота, наблюдая, как молодой Быков опасливо приближался к чарам тетки Маньки с охапкой соломы на вилах. Потом поджег солому и предал страшное колдовство огню. В тот же день Быковы для верности пригласили попа, который освятил дом и окропил святой водой заколдованное место.

Боже мой, а как мы пели песни теплыми и звездными вечерами! Собирались на шпылях (песчаных пустырях) или за околицей, усаживались на теплый и ласковый песок или теплую землю и начинали петь. Надо заметить, что не девчата, а мы, ребята, выступали заводилами. Пели мы русские и украинские народные песни, популярные советские, упиваясь под огромным изюмским небом красотой мелодии и слов, которые рождали в детских душах бездны чувств.