Александр Ольшанский - Все люди – братья?!

Мать и брат все-таки уговорили ехать в поселок Кочеток и поступать в Чугуево-Бабчанский лесной техникум. Хоть два года буду находиться под присмотром брата – сбылось желание матери. И она оказалась права – мои друзья детства зачастили в места заключения, получая весьма длительные сроки за крутое поведение.

Поселок Кочеток находится в нескольких километрах от Чугуева, расположен на двух живописных холмах на крутом берегу Донца. Места, как и в Изюме, удивительно красивые. Не случайно здесь проснулся могучий талант великого русского художника И. Е. Репина.

Мой брат учился на два курса старше, поэтому мне легче, чем моим однокурсникам, привыкалось к новой обстановке. Виктор вначале поступил в Горловский горный – там все ходили в красивой форме, после окончания зарабатывали кучи денег. Но как только их опустили в шахту, и он увидел, как писал поэт Николай Анциферов, «я работаю, как вельможа, я работаю только лежа», в тот же день собрал вещички и явился домой.

Поэтому он поступил в лесной техникум, тем более что и сестра закончила такой же, и ее муж Николай Платонович Васильке Но они стали лесоводами, а брат и я приобретали специальность техников – механиков лесного хозяйства. Более того, наши племянницы – близнецы Вера и Надя впоследствии также окончили наш техникум, но отделение бухгалтерского учета. Короче говоря, поселок Кочеток стал нашим семейным Кембриджем – такими скромными оказались образовательные запросы, а учеба зряшной, поскольку никто из нас после Чугуево-Бабчанского техникума по специальности практически не работал.

Жили мы в общежитии человек по 5–6 в комнате. Учились в новом трехэтажном учебном корпусе. Вся территория техникума представляла собой роскошный дендропарк.

Стипендию платили мизерную, поэтому приходилось в субботу после занятий выходить в Чугуеве на автостраду Москва – Харьков – Ростов и на попутках добираться до Изюма. Если ездить на автобусах, то стипендии первокурсника в 120 рублей хватало лишь на три поездки. Поэтому и приходилось договариваться за 5–8 рублей, самое большее – за десятку, доехать до Изюма или с сумками из дому – до Чугуева. Приходилось ездить и зимой в открытых кузовах грузовиков. Бросит водила замасленную фуфайку, сожмешься в углу кузова и так часа полтора-два, все-таки 90 километров. Продрогнешь до костей, спрыгнешь на землю, а идти не можешь – застыли ноги. Удивительно, однако я ни разу после такой поездки серьезно не заболел – только теперь, полвека спустя, недоумеваю: и отчего при ходьбе так болят ноги, почему так при смене погоды ноют кости рук?

Однажды меня подобрал «москвич», и я, расплачиваясь в начале пути по требованию хозяина легковушки, в тесноте сунул бумажник не в карман пальто, а мимо. С деньгами, рублей пятьдесят, не больше, с комсомольским билетом и талонами на месяц в техникумовскую столовую. Хозяин легковушки знал, что я еду в техникум, мог бы по талонам, на которых стояли печати с названием учебного заведения, легко найти адрес и прислать бумажник. Но он, жлоб, позарился на мизерные деньги нищего студента. Да-а, все люди – братья… Или наволочь?

Неприятностей от потери у меня оказалось хоть отбавляй. Из комсомола не исключили (если бы исключили, то автоматически выгнали бы из техникума), но помню, как в Чугуевском райкоме, секретарь, негодуя, допытывался, почему я комсомольский билет хранил вместе с какими-то талонами в столовую? Между прочим, талоны не восстановили, так что целый месяц не отличался сытностью. Пройдет много лет, и я в замзаве отдела сельской молодежи ЦК ВЛКСМ, моем соседе по лестничной площадке на 2-й Новоостанкинской улице, узнаю того принципиального райкомовского секретаря. Он займет квартиру В. И. Прокопова, первого заместителя председателя Комитета молодежных организаций СССР, к которому, бывало, частенько хаживал «на рюмку чая» его начальник, будущий вице-президент страны, глава ГКЧП Г. И. Янаев. Боже, как тесен созданный тобою мир!

В техникуме преподавало немало интересных и по-настоящему приличных людей. К примеру, мудрый интеллигент Иван Павлович Бурма, заведовавший отделением механизации, такая яркая личность, как Викентий Викентьевич Коралис, преподававший «Сопротивление материалов» и «Детали машин». Еще до революции он окончил Санкт-Петербургский институт инженеров путей сообщения, работал паровозным машинистом в Восточной Сибири. Отличался чрезвычайной требовательностью – именно благодаря ему я получил представление о том, что такое русские инженеры старой школы. «Бог знает сопромат отлично, я – хорошо, ваша задача знать его хотя бы удовлетворительно», – говаривал он. Я часто вспоминал его, когда переводил на русский язык роман Игоря Малишевского «Мост через три жизни» – о знаменитом Е. О. Патоне, который учился в Санкт-Петербургском институте инженеров путей сообщения и, между прочим, является одним из отцов-основателей Московского института инженеров транспорта.

Каждый год, полтора месяца весной и полтора осенью, нас отправляли на сельхозработы. То есть из четырех лет учебы мы год трудились батраками, точнее, рабами, в колхозах Чугуевского района. На летние каникулы оставалось по двадцать дней. Не помню даже, чтобы в благодарность за помощь колхозы привезли в нашу столовую хотя бы картошки, не говоря уж о мясе. Наверное, они что-то привозили, но перепадало не нам.

Относились к нам в иных колхозах действительно как к рабам. Однажды мы едва не потеряли студента нашей группы Виктора Аверьянова. Вывезли нас в шесть утра в подшефный колхоз на прополку кукурузы. Аверьянов жил в Осиновке, пригороде Чугуева, где, кстати, родился И. Е. Репин. От Осиновки до техникума километров шесть, стало быть, Виктор вышел из дому никак не позже пяти утра.

Привезли нас на грузовиках в поле, выгрузили кучу тяпок и уехали. Пока не поднялось солнце, мы по рядку кукурузы протяпали. Рядок – километра два длиной. Надеялись, что на другом конце нас ожидает бочка с водой, но ее там не оказалось. Опять взяли по рядку и пошли назад. Солнце нещадно припекало. На небе – ни облачка. Еле-еле вернулись к исходному положению. И тут у Аверьянова случился солнечный удар. Стоял парень и вдруг упал лицом в раскаленный чернозем. Ни капли воды. Да и группа у нас была «гвардейская» – ни одной девчонки. Были бы они, может, догадались бы с собой захватить хотя бы бутылку воды.

До села Пятницкого – километров семь. Аверьянов лежал без сознания. Мы из тяпок и своей одежды устроили тенек, пытались обмахивать ему лицо. Явное обезвоживание организма. У нас тоже начинали шмели летать перед глазами, и наш руководитель группы, добрейший Геннадий Васильевич Тютин, наверняка со страхом думал о том, что мы, ничего не евшие по причине раннего выезда, начнем валиться тоже. Наконец, Аверьянов открыл глаза…