Александр Ольшанский - Все люди – братья?!

– В Литинституте преподает мой товарищ. Мы вместе были с ним в плену. Борис Бедный, может, слышали о таком писателе?

О Борисе Бедном я в ту пору ничего не слышал. Василий Ефимович, конечно же, сказал мне о нем не для того, чтобы я попросил у него содействия. Об этом не могло быть и речи – Кремень не относился к таким, да и я к таким не принадлежал. К тому же, просьба оказалась бы бессмысленной – насколько я помню, творческие работы присылались под девизом.

– Если не поступите, возвращайтесь к нам, – сказал Кремень.

– Нет, я не вернусь, – ответил я, поскольку решил: если не поступлю, то пойду на Красную площадь, крутану ручку на брусчатке и в какую сторону перо покажет, туда и поеду.

Из школы я уволился. Июнь прошел в подготовке к экзаменам и в ожидании результатов творческого конкурса. Миновала и половина июля. И только в двадцатых числах наконец-то пришло долгожданное письмо: творческий конкурс прошел успешно, экзамены с 1 августа.

Больше всего меня беспокоил иностранный язык. И тут я где-то вычитал: если по иностранному языку абитуриент не аттестован, то и экзамен в таком случае не сдает. Я поехал в свой техникум, разыскал директора, объяснил суть своей просьбы. И. М. Сокол подергал нервически усом австро-венгерского фельдфебеля и изрек:

– Мы таких справок не выдаем.

Низзя, потому что низзя. А низзя сам изобрел. И ушел, похрустывая несмазанными сочленениями.

Поселили нас человек по шесть в комнатах, где жили обычно двое студентов или один слушатель Высших литературных курсов. Общежитие на Бутырском хуторе только построили. До этого студенты Литинститута и слушатели Высших литературных курсов жили на дачах в Переделкине.

Рядом с моей койкой стояла койка латыша Мариса Чаклайса. Из Грузии приехал Шота Топчиашвили, из Братска – бригадир бетонщиков, хватайте выше – бригады коммунистического труда, рязанец Алексей Труфилов. Как выяснилось потом, он блефовал насчет бригады. Из Магадана – Адам Адамов. Кое-кто поступал в институт по второму, третьему разу.

Допускали к экзаменам после собеседования на кафедре литературного мастерства. Когда я зашел в кабинет, увидел там довольно представительное собрание писателей – Всеволод Иванов, Владимир Лидин, Илья Сельвинский, Кузьма Горбунов, Александр Коваленков, Василий Захарченко, критик Александр Власенко, он же ответственный секретарь приемной комиссии. Находился здесь и Борис Васильевич Бедный – товарищ по плену моего бывшего директора. Председательствовал заведующей кафедрой Сергей Иванович Вашенцев, хотя тут присутствовал ректор института Иван Николаевич Серегин.

Наверное, прежде чем вызвать абитуриента, они знакомились с результатами творческого конкурса, с рецензиями и заключением комиссии. Потому что стали задавать вопросы по повести. Потом решили проверить мое знание современной литературы. Я несколько лет выписывал «Литературную газету», «Роман-газету», покупал «толстые» журналы, выпуски «Библиотечки «Огонька» – короче говоря, все, что можно было найти в Изюме.

– Какое последнее произведение Вадима Кожевникова вы читали? – спросил Всеволод Иванов.

– «Знакомьтесь, Балуев».

– И каково ваше отношение к этому произведению?

К счастью, я читал чью-то критическую статью о повести и разделял мнение автора: перегруженность производственным, организационным материалом в ущерб раскрытию внутреннего мира героя и героев. Так и ответил.

– Ну а что вы читали Всеволода Иванова? – задал вопрос Илья Сельвинский.

– «Партизанские повести», «Бронепоезд 14–69».

Естественно, не знал, что Всеволод Вячеславович написал уже роман «Ужгинский кремль» и что спустя двадцать лет, работая заместителем главного редактора Главной редакции художественной литературы Госкомиздата СССР, я буду выступать за издание этого сложного и глубокого произведения и убеждать в том же главного редактора Андрея Николаевича Сахарова – в будущем директора академического Института российской истории. Роман Вс. Иванова вышел в 1981 году.

Собеседование я прошел, получил экзаменационный лист с номером 545. Потом убедился, что номер – шифр для принимающих экзамены. Кому-то после собеседования рекомендовали поступать на заочное отделение, а кого-то вообще отсеивали – к сожалению, и Мариса Чаклайса, с которым мы немного сошлись. Марис Чаклайс со временем стал знаменитым латышским поэтом.

Сочинение я написал или на «хорошо», или на «отлично» – не помню даже темы. Но вот что запомнилось. Сдаю русскую литературу. Вопрос по советской литературе и дореволюционной – в данном случае «Писарев о Базарове». Ответил по советской литературе, а потом заявляю:

– А что Писарев написал о Базарове, извините, не знаю.

– А почему не знаете? – спросил профессор X.

– Если бы я знал, что написал Писарев о Базарове, то зачем бы тогда поступал в Литинститут? Я ведь поступаю сюда, чтобы изучить литературу.

– Плохо, – говорит профессор, а я кошу глаз на то, как он выводит в экзаменационном листе «хорошо».

Историю я любил, накануне прочел проект новой «Программы КПСС», так что получил пятерку без проблем.

Оставался иностранный язык. Какой сдавать? Из немецкого знал, кроме расхожих выражений, только слово besuchen – посещать, чем я не занимался в техникуме, поскольку был освобожден от немецкого языка, как ранее изучавший английский. Да и ввели немецкий язык только на третьем курсе. Английским занимался самостоятельно. Однако я, видимо, расхулиганился, когда вошел в аудиторию и, увидев трех молодых и симпатичных экзаменаторш, решил: пойду сдавать самой симпатичной, пусть она принимает экзамен хоть по китайской грамоте. Направился к самой симпатичной, поздоровался, отдал экзаменационный лист и вытащил билет. Посмотрел – английский!

Ответил на вопросы по грамматике, приступил к чтению отрывка под названием «In the garden», то есть «В саду». Читал я так: ин дзэ гарден… Довольно ловко справился с переводом.

– Поразительно, – заулыбалась моя красавица, – если бы не знала, что принимаю экзамен по английскому языку, ни за что не догадалась бы, что вы читаете текст на английском. А перевели совершенно точно.

– Учил его самостоятельно.

– Тогда всё ясно, – сказала красавица и поставила «хор». В приемной комиссии обещали тем, кто сдал экзамены, сообщить окончательное решение в двадцатых числах августа. Я вернулся в Изюм, прождал две недели, не выдержал ожидания и поехал в Москву. Плацкартный билет до столицы стоил всего восемь рублей тридцать копеек. Поездка в Москву занимала 12 часов. Да и ходило через Изюм множество поездов кавказского направления. Теперь билеты от Москвы до Изюма стоят так дорого, что мой 70-летний брат задумал приехать к нам в гости электричками. Теперь – надо переезжать границу, поезда ходят медленнее, чем полвека назад! Глупость человеческая беспредельнее Вселенной. А Вселенная бесконечна.