Александр Ольшанский - Все люди – братья?!

– Илья Григорьевич не может принять приглашение, – ответила она.

Меня поразило, что она, не сообщив писателю суть приглашения, решила всё за него. Я стал настаивать, чтобы она сообщила Эренбургу: в гостинице «Юность» соберется цвет творческой молодежи столицы. Разве ему не интересно встретиться с будущими писателями и деятелями искусства? Домработница вполуха выслушала меня и скрылась за дверью.

Спустя годы я узнал подоплеку такого отношения Эренбурга к Литинституту. На следующий год, то есть в 1963 году, как свидетельствует мой однокурсник Валентин Сафонов, Эренбург сказал каким-то неизвестным мне однокашникам буквально следующее: «Горький, который в течение всей своей жизни очень многое делал для развития пролетарской литературы, в последние годы стал ей вредить. Самой крупной его диверсией было создание Литературного института…»

По неопытности я приглашал знаменитостей сам. А следовало обратиться к той же Марине Журавлевой, коль она обещала всяческое содействие, попросить помочь пригласить, скажем, Александра Твардовского или Константина Симонова, Леонида Леонова. Журавлева могла обратиться и в ЦК партии. О приглашении Михаила Шолохова и думать не следовало – любое его появление на публике становилось событием, да и жил он в Вешенской. У меня не хватило даже ума обратиться за помощью к заведующему кафедрой литературного мастерства Сергею Ивановичу Вашенцеву. Ведь в институте вели семинары многие знаменитые писатели – Константин Паустовский, Владимир Лидин, Всеволод Иванов, Илья Сельвинский…

Шестидесятые годы расширили рамки свободы в стране, в первую очередь в сфере художественного творчества. Расширили потому, что позволили в Кремле. Позиция того же Хрущева была противоречива. В стране проводились акции по осуждению Бориса Пастернака за роман «Доктор Живаго» или Владимира Дудинцева за роман «Не хлебом единым», но эти произведения по своему антисоветскому заряду совершенно не сравнимы с «Одним днем Ивана Денисовича» Александра Солженицына, публикацию которого разрешил Хрущев.

Вызов творческой интеллигенции в Кремль, что называется, на ковер, разнос на художественной выставке – обо всем этом в конце жизни Хрущев сожалел. Сколько Никита принародно костерил Эрнста Неизвестного, но потом ведь чуть ли не сдружился с ним! Автор надгробья Хрущева – Эрнст Неизвестный. Черно-белая голова Никиты, напоминающая свиную, производит отталкивающее впечатление.

Неоднозначное отношение к Хрущеву, то есть к политике партии и государства, вызревало и у нас, студентов Литинститута. Нам нравилось, что Никита колотил башмаком в ООН, но раздражали разносы творческой интеллигенции. Не нравилось то, что Хрущев, как нам стало известно, считал студентов Литинститута «барчуками». Регулярно появлялись статьи о том, что наш институт следует закрыть. Множество пишущей братии в институте получили отказ в приеме по причине отсутствия литературной одаренности. Разве могли они простить такое? Случались ошибки при приеме. Взять того же М. Чаклайса. Но беда в том, что все отвергнутые, без исключения, считали себя достойными Литинститута.

Когда в студии радио «Свобода», уже в начале второго десятилетия XXI века, поэтессе Олесе Николаевой и мне ведущий передачу Иван Толстой навязал тему «выучить на писателя нельзя», то я задал ему вопрос: а почему можно учить молодых музыкантов, композиторов, художников, актеров, а молодых писателей – низзя? В конце передачи ведущий заявил: не тех писателей пригласил. Давненько меня так не хвалили…

Не лучшим образом в те годы складывались отношения у руководства института с Московской писательской организацией. Причина чисто шкурная: ректор Иван Николаевич Серегин являлся принципиальным противником того, чтобы отпрыски столичных писателей учились в Литинституте. На нападки прессы отвечал только наш ректор. Странно, однако многие знаменитые выпускники Литинститута не защищали альма-матер. Тот же Константин Симонов, например.

Симонов также отказался принять участие в открытии Клуба творческих вузов Москвы. По моей просьбе ему звонил Иван Николюкин. Должно быть, дружить с Литинститутом в столичном литбомонде в тот момент считалось дурным тоном.

Зато без всяких условий дал согласие Михаил Светлов. Стоило мне набрать номер его телефона и в двух словах изложить суть просьбы, как Михаил Аркадьевич спросил лишь: «Когда и где?»

Всеобщим любимцем наших студентов был Назым Хикмет. Когда я дозвонился до него, моих объяснений ему показалось мало. Он предложил приехать к нему домой и рассказать о сути мероприятия подробнее. Я попросил разрешения приехать вдвоем. Хикмет согласился.

Эти строки писались в период, когда Хикмету исполнился 101 год со дня рождения. На меня он как личность произвел огромное впечатление. Назым Хикмет – первый человек, лишенный каких-либо комплексов, встречу с которым подарила мне судьба.

За полгода до его векового юбилея я написал статью о Хикмете для «Парламентской газеты». Ее подготовили к печати, обещали опубликовать. В то время мне попался текст закона о творческих союзах, принятый обеими палатами Федерального собрания, но отвергнутый президентом страны. Настолько никчемный, бездарный и далекий от жизни творческой интеллигенции документ, что я разразился в «Литературной газете» статьей «По заветам Козьмы Пруткова». «Парламентская газета» охотно печатала мои статьи, главный редактор Л. Кравченко говорил мне, что они как раз таких писателей, как я, и стараются поддерживать. Но после статьи в «Литературке» – как отрезало. Наверное, руководству Госдумы не пришлась по нраву смазь, поэтому и поступила команда воздержаться от публикаций моих материалов. Кстати, Госдума с тех пор вот уже полтора десятилетия не может разродиться законом, который бы покончил с позорным бесправием творческой интеллигенции, прежде всего – писателей. Или такого закона нам и не видать, пока в депутатах и комитете по культуре бессменно подвизается С. Говорухин? А Кремль оседлал Путин?

Одним из козлов отпущения стала статья о Хикмете. Прошло несколько месяцев после юбилея, а статья так и не вышла. Звоню первому заместителю главного редактора Леониду Чиркову, который когда-то был и моим замом, которого я держал на должности, пока он не нашел подходящую для себя работу – главным редактором радиостанции «Маяк».

– Знаешь, Андреич, материал какой-то противоречивый. В одном месте ты пишешь, что Хикмет очень любил Литинститут, а в другом – что он ничего не знал об экзаменах в нем, – заюлил Чирков.

– Так было на самом деле. Я не стану переделывать прошлое. Но это что – основная причина для того, чтобы не печатать материал?! – спросил я в лоб и сделал паузу. К тому же они поступили сугубо по-свински – тянули резину, сказали бы вовремя и прямо, что публиковать не будут. У меня появилась бы возможность отдать статью в другое место.