Александр Ольшанский - Все люди – братья?!

Чирков не соизволил заполнить паузу своим ответом. Тогда я сказал, что ноги моей в «Парламентской газете» больше не будет. Да и она, после того как Кремль устроил аутодафе для непокорного телеканала НТВ, стала тише воды ниже травы. В каждом номере появлялось несколько материалов заместителей руководителей парламентских комитетов, по существу справки, подготовленные помощниками. Сотрудничество с перепуганной газетой, да еще «приватизированной» по отделам группками журналистов, меня не устраивало.

Поэтому пишу о Назыме Хикмете как бы с удвоенным чувством долга – как дань прекрасному и великому человеку и во искупление того, что не опубликовал ничего в дни его столетия.

Кстати, дня рождения как такового у Хикмета не существовало. С необычным обстоятельством в свое время столкнулись в Союзе писателей СССР. У поэта, которого знают во всех уголках земного шара, члена бюро Всемирного Совета Мира, и нет дня рождения?! Он родился в начале 1318 года хиджры и к тому времени, о каком идет речь, по всем данным созрел к полувековому юбилею. Очень долго высчитывали и решили отмечать юбилей 20 января 1952 года – немаловажное значение сыграло то обстоятельство, что зал имени Чайковского в тот день оказался свободным. Эта дата и вошла во все энциклопедии.

А осенью 1961 года студенты Литературного института буквально вырывали друг у друга «Литературку».

Родился в 1902-м не возвращался туда где родился возвращаться не люблю Трех лет от роду в Алеппо состоял внуком паши, девятнадцати лет от роду в Москве студентом Комуниверситета…

Хотя еще продолжалась «оттепель», однако искренность и открытость «Автобиографии» впечатляла. Никто, кроме него, не мог быть таким откровенным:

Испытывал безумную ревность к любимым.

Не испытывал зависти ни к кому даже к Чаплину

Иногда обманывал женщин, никогда – друзей.

Пил но не стал пропойцей.

Нам, закомплексованным с младых ногтей условностями так называемого «социализма» и пресловутого «социалистического реализма», агрессивными предрассудками «руководителей литературного процесса», именно не хватало такой вызывающей и возвышающей нас свободы самовыражения.

И вот Назым в Литинституте. Конференц-зал полон. Встречаем стоя и аплодисментами. К удивлению, он не очень похож на турка – седые волнистые волосы с остатками рыжины, тонкий, с горбинкой нос и огромные голубые глаза. Гордый постанов головы.

Позже я узнал, что голубизну глаз он унаследовал от польского прадеда графа Борженьского, – тот стал пашой и автором первой турецкой грамматики. Еще один прадед – француз, мальчишкой-кадетом поссорился с начальством, выбросился в море, где его подобрали турки. Стал генералом, пашой, представлял падишаха на Берлинском конгрессе 1878 года, где, как известно, председательствующий Бисмарк по сути предал своего учителя и старшего друга российского канцлера Горчакова. Россию вынудили отказаться от многих побед над турками. Конгресс по существу посеял в Европе семена двух мировых войн, а пресловутое Мюнхенское соглашение, в сущности, стало его продолжением. Да и нынешние балканские проблемы берут начало от Берлинского конгресса. Однако Мехмед Али-паша дальновидно выступал за предоставление независимости сербам и черногорцам, за что его растерзала толпа.

В роду Хикмета – целое созвездие ярких людей. Несколько пашей. В том числе дед Мехмед Назым-паша, губернатор Салоник. В том числе и поэты. Удивительной женщиной была мать Айше Джелиле – необыкновенно красивая, художница, независимая, образованная. Из Франции, где постигала тайны живописи, вернулась поклонницей идей французской революции.

Как и прадед, юный Назым становится курсантом военно-морского училища. Турция в Первой мировой войне потерпела поражение. В горах Анатолии партизанские отряды во главе с Мустафой Кемалем, будущим Ататюрком, вели борьбу с оккупантами. Курсанты требовали отпустить их к Кемалю и взбунтовались, отказавшись пойти на занятия. Назыма и его нескольких товарищей исключили из училища.

Стихи юного поэта-патриота – самое яркое явление турецкой литературы тех лет. Оккупанты обнаглели, и мать поэта однажды вышла на балкон и стала читать французским офицерам, жившим напротив, стихи их соотечественников. Стихотворение Назыма «Пленник сорока разбойников» стало своего рода призывом к топору.

Назым с тремя поэтами-сверстниками выбирается из Стамбула. «Я еду в Анатолию, к Мустафе Кемаль-паше…» Там он встречается со «спартаковцами» – турецкими рабочими, вернувшимися из Германии, и под их влиянием постигает азы коммунизма. Это обстоятельство и разочарование в кемалистах приведет его в Москву, в Коммунистический университет народов Востока.

На склоне лет он часто приезжал в гости к студентам Литинститута. Старался передать нам свой огромный опыт. Быть может, влекло в Дом Герцена потому, что в годы его молодости в нем находился Клуб писателей.

Назым, блистательный рассказчик, не без юмора поведал нам о первых московских впечатлениях. Познакомился с сестрами-коминтерновками. Он не знает русского языка, они – турецкого. Преимущественно разгуливает по Москве с одной из сестер. Она в кожанке, наган на бедре. Но, как сказать, что она ему очень нравится? Она приводит его на литературный вечер, представляет поэтам. Ему дают слово. Маяковский подбадривает: «Не бойся, турок, всё равно не поймут…» Слушатели награждают Назыма овацией.

На следующий день он читает те же стихи, но летят помидоры и «в голову большие книги». Спутница объясняет, что его приняли за перебежчика. Вчера он был с футуристами, а сегодня – с имажинистами…

Назым познакомился со многими литераторами и деятелями искусства той поры. С Николаем Экком – будущим режиссером знаменитого кинофильма «Путевка в жизнь» – задумал создать две театральные эпопеи: «Государство и революция» и «Империализм, как высшая стадия капитализма». Не больше и не меньше.

Много и с болью рассказывал о Маяковском. Вспоминал его выставку, тоску в глазах поэта. Маяковский оказал на него огромное влияние. Хикмет считал его своим учителем, но не причислял себя к подражателям. Он полагал, что Маяковский и он сблизили поэзию с прозой – новое содержание требовало новой формы выражения. К тому же Хикмет впервые заставил зазвучать турецкую поэзию на площадях, перед народом.

Состав студентов Литинститута был весьма многонационален, и Хикмет заявил нам:

– Я, прежде всего, коммунист, потом – поэт, а потом – турок.

Если бы компартии состояли из хикметов, а не из Лениных, Сталиных, Троцких, Горбачевых и ельциных, то коммунистическую идею никому и никогда не удалось бы скомпрометировать. В данном случае Хикмет – яркое подтверждение того, что дело не в идеях, если они, конечно, не людоедские, а в людях, их претворяющих в жизнь. Вышеупомянутые большевики и необольшевики гуманнейшую идею равенства людей и созидания рая на Земле превратили в людоедскую классовую борьбу, концлагеря, наконец, во всесоюзный бардак и всероссийский грабеж.