Амалия Григорян - Воспоминание об эвакуации во время Второй мировой войны

начинался второй. Лева и Неля от страха съежились у меня под руками, затаив дыхание. Но не плакали. Маленький больной Юра, которому не было еще и года, тоже молчал. Видимо мое напряжение передалось и ему.

От осколков одежда моя разорвалась. Наконец бомбежка прекратилась. Лева, сразу подняв голову, спросил. «Мам, ты жива, можешь говорить. А ну посмотри на меня, я не ранен?» Ему казалось, что когда при взрыве нас засыпало, его возможно ранило. Я успокоила его, и, оставив детей, пошла проверить состояние нашего дома. Все кругом было переворочено. Во дворе я увидела три воронки от разорвавшихся бомб. Одна из них именно там, где мы намечали построить бомбоубежище. Во время бомбежки стена дома с этой стороны была разрушена, были выбиты двери и окна, пол был покрыт землей, кругом валялись стекла. Осколками была разорвана вся висевшая на вешалке одежда. Я прошла в другую часть двора, где росли фруктовые деревья, и поразилась – деревья оголились, как осенью после листопада. По всему двору валялись осколки бомб разной величины.

Я не знала, куда делась бабушка Мироновна. Во время бомбежки я посоветовала ей отлежаться в яме. Она была очень напугана, все время стояла на коленях, крестилась и молилась, прося спасения. А потом исчезла. Вернулась с работы Анастасия Алексеевна, вся в пыли, мрачная. Она поинтересовалась бабушкой, детьми, и пошла искать своего сына-юношу, Володю. Еще до войны он повредил один глаз, который ему вынуждены были удалить. Поэтому его взяли на фронт позже. Как выяснилось, Володя был на вокзале, где в числе добровольцев устранял разрушения от бомбежки. Анастасия Алексеевна вернулась вместе с сыном. Лицо его было забинтовано. Уже темнело. Временами слышались отдельные взрывы. Сильно горело депо. Зарево было видно еще несколько дней.

Жители города начали покидать его, устраиваясь у родственников и знакомых в пригороде. Посоветовавшись, мы решили, что нужно выйти из центра города и устроиться у Володиного товарища, Саши, живущего с бабушкой на окраине города. Я взяла два узла и вместе с детьми пошла в сопровождении Володи к его товарищу. Было уже темно в разрушенном городе. Шли через руины, развалины домов, ямы, сломанные столбы. Ноги то и дело запутывались в оборванных проводах, от чего еще труднее было идти. А дорога была без малого два километра. На каждом шагу нас останавливали солдаты, требуя документы. С большим трудом добрались до дома Саши. Детей оставила там, а сама вернулась. В эту темную ночь я еще четыре раза прошла по той же дороге, пока не удалось перенести за город продукты, постель и некоторую теплую одежду для детей. Ночь прошла без сна.

Меня охватила тоска. Вокруг было пусто, безлюдно. Железная дорога окончательно прекратила работу. Двери и окна зданий были выбиты, шторы разорваны, мебель побита, дома были пусты, без хозяев. Горели вокзал и депо. Кругом были видны свежие следы бомбежки. Люди везли хоронить трупы погибших. Возле нашего дома я увидела военную грузовую машину и попросила помочь перевезти оставшиеся домашние вещи. Командир не отказал нам в просьбе. Таким образом я сумела перевезти почти все необходимые вещи за город. Для укрытия от бомбежки мы вырыли во дворе у Саши небольшую, но достаточно глубокую щель, замаскировав ее сверху ветками и травой.

После обустройства на новом месте к нам зашли наши знакомые – близкие родственники Рогачевых, Алексей Федорович и его жена Лидия Петровна. Они были на похоронах сестры Алексея Федоровича и ее 18-летней дочери. Нашлась и пропавшая Мироновна. Во время бомбежки она, растерявшись, с криком побежала во двор к соседке. Пожилая соседка силком втащила бабку в убежище. Однако Мироновна не подчинилась ей, и, уйдя за город, присоединилась к городским женщинам. И потом уже расспросами смогла найти нас.

Вражеские самолеты несколько раз в день бомбили город. Стоило услышать взрыв бомб, как мы с детьми сразу же прятались в наше бомбоубежище. Неля, напуганная первой бомбежкой, услышав гул самолетов, начинала плакать, бледнела и крепко прижималась ко мне. Меня это очень беспокоило: я боялась, как бы она не заболела. Но что можно было сделать? В начале войны горсовет и военкомат организовывали эвакуацию жителей. Теперь этой возможности уже не было. К тому же наступило время сбора урожая. Транспорта не хватало. Я еще раз попробовала обратиться в горсовет с просьбой помочь мне перевезти детей в какое-нибудь село, подальше от фронта.

Однажды по дороге встретила знакомого железнодорожника с женой. Они весело и живо беседовали. Я была настолько подавлена всем случившимся в эти дни, что меня просто поразило их, как мне показалось, равнодушие к происходящему: в столь суровые, роковые дни, когда гибнут тысячи людей, могли ли еще улыбаться!? Для меня это было чудовищно и возмутительно.

В горсовете мне, конечно, отказали; все машины были заняты. Оборвалась и эта надежда. По дороге домой мне встретилась знакомая женщина, Надежда Ивановна (фамилию не помню). Зная, что мне трудно приходится с тремя детьми, она пожалела меня и предложила отдать на усыновление ее брату, работавшему в военкомате Фролово, моего младшего сына Юру. Она уверяла меня, что этим в некоторой степени облегчится мое состояние. Я стояла молча. И заплакала. «Никого из детей никому и никогда я не отдам, вместе и жить будем и умирать». Расстроенная и обиженная ушла.

В доме Саши мы прожили около двух недель, почти все время были одни. Анастасия Алексеевна, будучи начальником связи, имела специальный пост, где она должна была находиться почти каждый день и непременно ночью. Мироновна ушла к родственнице в соседнее село. Таким образом, я с детьми была дома совершенно одна, почти беспомощная. Ночью совсем не спалось. Было слышно, как по улице проходила техника, шли люди. Я была в неведении, наши ли движутся, или это уже немцы занимают город.

Как я представляла, немцы могли придти с минуты на минуту, выбить дверь и убить меня и детей. Я осторожно подходила к окну, чтоб определить, хотя бы по одежде и голосам, кто идет, но в темноте ничего нельзя было распознать. А страх во мне постоянно нарастал. Передовая, казалось, была почти рядом с нами. В этих тревогах проводила все ночи. Утром я узнавала, что ночью шли наши части. Мне было мучительно больно видеть, как молодежь идет в объятья смерти, оставив своих матерей, сестер, жен и детей. Думала, что и мой муж, Христофор, в эти дни участвует в сражениях. Эти тяжелые мысли ни на минуту не покидали меня.

Чтобы обезопасить себя решила воспользоваться возможностью выехать из города в колхоз Чернушки, который находился недалеко от Фролово. Здесь также было не легко: колхоз жил военной жизнью. Куда бы ни бросала взор – все напоминало о фронте. Колхоз мало чем походил на колхоз: военные, госпиталь, беженцы… Много было раненых. В садах и лесах стояли замаскированные танки, машины.