Николай Шахмагонов - Друзья Пушкина в любви и поэзии

Ну и далее сказано справедливо о том, что в 1812 году Император во многом сумел побороть себя. И это заключалось не только в том, что он пообещал не вступать с агрессором ни в какие переговоры, пока последний солдат врага не будет вышвырнут за пределы России, но и в том, что, пересилив себя, вручил главное командование русским воинством Кутузову, хотя и приставил к нему в качестве соглядатая убийцу Павла Петровича, сановного уголовника Беннигсена.

Да, настало время,

1 января 1815 года А.И. Тургенев сообщил о том, как было принято «Послание…»:

«Пишу тебе, бесценный и милый друг, чтоб от всей души, произведением твоего гения возвышенной, поздравить тебя с Новым годом и новою славою!»

И поэт вступил в чертог Царя…

В Петербурге дела Жуковского шли очень хорошо: царское семейство к нему благоволило. В 1817 году там печаталось собрание стихотворений поэта в двух томах. Один экземпляр этих стихотворений вместе с отдельно изданным «Певцом в Кремле» был поднесён министром народного просвещения, известным князем А.Н. Голицыным, Государю, который назначил поэту пожизненный пенсион в четыре тысячи рублей ассигнациями.

Иван Иванович Дмитриев, как известно, не только поэт и баснописец, но и государственный деятель, писал А.И. Тургеневу: «Кажется, поэт мало-помалу превращается в придворного; кажется, новость в знакомствах, в образе жизни начинает прельщать его…»

Известна также эпиграмма:

Упомянутый Грей Томас был английским поэтом XVIII века.

Эпиграмму приписывали Пушкину баснописец, издатель и публицист Александр Ефимович Измайлов (1779–1831) и будто бы Фаддей Венедиктович Булгарин (1789–1859), писатель, журналист, критик и издатель. Жуковский, прочитав, попросил Николая Ивановича Греча: «Скажите Булгарину, что он напрасно думал уязвить меня своею эпиграммою; я во дворец не втирался, не жму руки никому. Но он принёс этим большое удовольствие Воейкову, который прочитал мне эпиграмму с невыразимым восторгом».

Между тем Греч полностью привёл текст эпиграммы и сделал такой комментарий: «По отзывам некоторых лиц, это эпиграмма Пушкина, а по другим – Воейкова».

Писатель-декабрист Михаил Александрович Бестужев (1800–1871) привёл эпиграмму в своих мемуарах и отметил: «Помню, как зашла речь о Жуковском и как многие жалели, что лавры на его челе начинают блекнуть в придворной атмосфере, как от сожаления неприметно перешли к шуткам на его счет. Ходя взад и вперед с сигарами, закусывая пластовой капустой, то там то сям вырывались стихи с оттенками эпиграммы или сарказма, и, наконец, брат Александр, при шуме возгласов и хохота, редижировал (редактировал) известную эпиграмму, приписанную впоследствии А. Пушкину…»

Ну а князь Пётр Андреевич Вяземский сделал к эпиграмме пометку, что эпиграмма «не Пушкина, а Александра Бестужева, что подтверждается братом его в “Русской старине…”».

Кстати, А.Е. Измайлов привёл эту эпиграмму в несколько иной редакции:

Бестужев в одном из писем П.А Вяземскому заметил: «Жуковского видел утром у выхода, он здоров, и пудра стала его стихия».

Ну, понятно – раз при дворе, значит, с точки зрения прозападных особей, уже достоин лишь иронии и сарказма. Ну и большинство декабристов показали себя отменными клеветниками и интриганами. Редко встречались среди них таковые, как Иван Иванович Пущин (1798–1859), заявивший, что если бы он был в день дуэли рядом с Пушкиным, пулю Дантеса встретила бы его грудь.

И на кого клеветали?! На Пушкина, на Жуковского – на цвет русской литературы, на светочей русской поэзии.

Александра Осиповна Смирнова-Россет вспоминала о Жуковском:

«Добряк он и был, но при этом сколько было глубины и возвышенности в нём… Хотя он был как дитя при дворе, однако очень хорошо понимал, что есть вокруг него интриги, но пачкаться в них он не хотел, да и не умел».

1815 год становится для него трамплином в службе государевой.