Борис Емельянов - Снежинск – моя судьба

Лёня тяжело переживал незаслуженные упрёки. Чувствовалось, что подобные сцены продолжались и в дальнейшем, но изменить что-либо было невозможно. Не сразу я заметил, что он стал выпивать, и с какого-то времени внешний вид его заметно изменился: он погрузнел, лицо стало одутловатым, ему труднее стало преодолевать плохое настроение. А однажды я оказался невольным очевидцем срыва, который мог закончиться весьма печально. Леонид выступал в каком-то концерте в ДК, я был в зале и обратил внимание на его нездоровый вид. Он вышел на сцену и начал исполнять песню Оскара Фельцмана «Огонь Прометея». Это была самая любимая его вещь, и пел он её всегда изумительно! Казалось, и на этот раз всё будет как обычно, но вдруг Лёню качнуло, он осёкся на полуслове и едва удержался на ногах. Кто-то выбежал из-за кулис и подхватил его под руки. Больше он не выходил. Я быстро вышел из зала в коридор и увидел Лёню в очень неважном состоянии. Тем не менее, от «скорой» он отказался и постепенно пришёл в себя.

Осенью 1969 года меня избрали секретарём партийного бюро завода. До этого я дважды был заместителем, а секретарями – Александр Иванович Сидоров, а затем Юрий Александрович Шишикин. Оба отличались прекрасными человеческими качествами и не формальным, разумным подходом к порученному делу. С ними у меня сложилось очень хорошее взаимопонимание, так что я представлял себе, что ждёт меня впереди как секретаря бюро. К обязанностям заместителя начальника цеха, которым я был назначен в январе этого года, прибавились новые заботы: теперь я «отвечал» не только за работу партийной организации, но и за общественно-политическую ситуацию на заводе.

Благодаря тому, что я уже неплохо ориентировался в заводских делах и люди меня знали, мне не трудно было освоиться с новыми обязанностями. Кроме того, с самого начала я чувствовал поддержку со стороны горкома партии, которым руководил в это время Владимир Дмитриевич Тарасов. Не знаю почему, но ко мне он относился очень хорошо и всегда откликался на мои просьбы или предложения. Я чувствовал уважение ко мне и Николая Александровича Смирнова. Теперь я регулярно присутствовал у него на еженедельных оперативках, что позволяло постоянно быть в курсе самых актуальных заводских дел. В это время я лучше узнал и самого Николая Александровича. Совещания он проводил очень чётко, без лишних словопрений. Сразу же решал и почти все накопившиеся вопросы, при этом внимательно выслушивал мнение присутствующих. И только в случаях, если кто-то из руководителей проявлял забывчивость в выполнении какого-либо поручения да к тому же пытался как-то оправдаться, директор мог устроить такой разнос провинившемуся, что он никогда в дальнейшем не допускал ничего подобного. Вместе с тем директор не позволял себе каких-либо оскорбительных выражений, унижающих достоинство человека. Характер этих оперативок, их неизменно деловая атмосфера, многому меня научили.

Нравилась мне и демократичность Николая Александровича, доступность для людей. Однажды он завёл даже такую практику: по пятницам, по окончании рабочего дня к нему без предварительного уведомления мог прийти любой работник завода, если у него появилось желание чем-то поделиться или посоветоваться.

Иногда и я заходил в такие дни к Николаю Александровичу, а раза два или три, с его согласия, присутствовал на проводимых им (как и всеми руководителями города) ежемесячных приёмах трудящихся по личным вопросам.

Я уже знал, что он очень внимательно относится к просьбам посетителей, но, как оказалось, мог иногда проявить и неоправданную мягкость. Мне довелось быть свидетелем одного его решения по квартирному вопросу. На приём пришёл рабочий одного из цехов – Чернов, чтобы выяснить, почему квартиру, которую он должен был получить как первый в списке нуждающихся, выделили человеку, который стоял в очереди во втором десятке. Николай Александрович что-то пытался объяснить Чернову, но как-то уж очень невразумительно, потом сказал: «Тот человек меня давно осаждал и очень надоел, и я решил пойти ему навстречу, тем более что его семья тоже очень нуждалась в улучшении жилищных условий. А ты ни разу ко мне не приходил». В конце разговора, итогами которого Чернов – хороший токарь и скромнейший человек – был явно недоволен, директор заверил его, что в следующее распределение он обязательно квартиру получит. Когда мы остались одни, я сказал Смирнову: «Как же так, ведь получается, что квартиру получил тот, кто понахальнее, а человек порядочный может теперь подумать, что это его качество мало что значит?». Я чувствовал, что Николай Александрович сожалеет о своём решении, но в душе моей остался неприятный осадок.

В 1969 году он стал персональным пенсионером союзного значения, а в марте 1970-го, неожиданно для многих заводчан, оставил пост директора, который занимал 15 лет, перейдя на должность старшего инженера-технолога ОГТ. Нередко я видел его в обеденный перерыв за шахматной доской с самыми разными партнёрами: тогда в управлении завода шахматами увлекались многие, тем более что столовая находилась в том же здании, и после обеда всегда оставалось минут двадцать – тридцать свободного времени.

Спустя год Николай Александрович вместе с супругой Марией Александровной уехал в построенную на вложенные им средства кооперативную квартиру в Селятино, в Подмосковье.

1969 год оказался для меня не только насыщенным общественными делами и освоением должности заместителя начальника цеха, но и ещё одним событием, которое привнесло в мою жизнь новые, неведомые до этого ощущения: в октябре я купил автомобиль. Это был «Запорожец» последней модели. В наши с Людмилой планы это не входило, поскольку на покупку машины у нас не было ни рубля. Уговорил меня на этот шаг наш друг Володя Легоньков, который до этого уже несколько месяцев обучал меня – без особого моего желания – навыкам вождения на своей «Волге». Проблема же с деньгами решилась очень просто: я занял все 3 тысячи рублей у начальника 202-го цеха Юрия Ивановича Шоврина с обязательством вернуть долг через год. Ни о каких процентах и расписках тогда не могло быть и речи: все верили друг другу на слово. Деньги я вернул в установленное время…

Автомобиль сразу же занял в моей жизни чуть ли не главное место: я быстро сдал экзамены, получил права и готов был проводить за рулём всё свободное время. Я охотно откликался на просьбы моих знакомых куда-либо их отвести – в том числе в аэропорт «Кольцово» или в Челябинск. В какой-то момент мне показалось, что я прекрасно освоил вождение и со мной ничего неприятного не может случиться. Вскоре я понял, что сделал неверный вывод: самоуверенность улетучилась после двух неожиданных «промашек». Первая случилась, когда я поехал кого-то встречать с поезда в Челябинск. Было позднее зимнее время, дорога казалась отличной, и я с удовольствием преодолевал расстилающееся передо мной серое ровное полотно, совершенно свободное от снега. И вдруг, после лёгкого притормаживания перед какой-то неровностью, меня резко повело к правой обочине. Машина стала неуправляемой и врезалась в высокий придорожный снежный вал. Я не успел даже испугаться, пока не понял, что выбираться из сугроба придётся самому, так как ни попутные, ни встречные машины не появлялись. Собравшись с силами, в несколько приёмов, дёргая «Запорожец» то за передний, то за задний бамперы, к великой радости, я освободил автомобиль из сугроба. Во время этих «героических» манипуляций я понял, что дорога, казавшаяся мне чистой, покрыта тонким слоем льда.