Борис Емельянов - Снежинск – моя судьба

С самого начала работы в КБ я старался поддерживать таких неординарных людей. В этом мне всегда помогали потом председатели профсоюзного комитета КБ: сначала Кислов Николай Тимофеевич, а затем Демьянов Юрий Александрович – исключительно ответственный и надёжный в любом деле человек.

В первое время меня несколько тревожило, как я буду воспринят в газодинамическом секторе, б о льшую часть которого составляли высоко эрудированные специалисты, предъявлявшие повышенные требования не только к самим себе, но и своим оппонентам. Здесь было немало разносторонне одарённых людей, способных быстро понять истинную цену ранее незнакомому им человеку, тем более такому, который пришёл руководить ими – пусть даже только в общественно-политических вопросах. Да и возглавлял сектор видный учёный – доктор физико-математических наук Санин Игорь Васильевич, обладавший к тому же своеобразным характером: неизменная внешняя благожелательность не всегда была адекватна его реальному отношению к собеседнику. Это я понял отнюдь не сразу.

Первый разговор с главным конструктором института, возглавлявшим КБ №1, Борисом Васильевичем Литвиновым, которого до этого я знал только по нечастым заводским контактам с ним, оказался обнадёживающим, что позволяло надеяться на его поддержку в будущем.

Ознакомление с подразделениями КБ также вполне удовлетворило меня. Я почувствовал, что не только коммунисты, но и беспартийные с интересом восприняли «чужака», а некоторые стали заходить в партком просто поговорить на ту или иную тему, задать интересовавший их вопрос, высказать какие-либо замечания или предложения. Кроме того, мне удалось довольно основательно познакомиться с работой партийных комитетов КБ №2 и завода №1 – самого крупного коллектива института. Возглавляли их очень опытные и инициативные люди – Валерий Васильевич Клевцов и Евгений Александрович Дедов. Такое общение было весьма полезно, и я почувствовал себя ещё более уверенно.

И всё-таки время от времени я задумывался о том, правильно ли поступил, перейдя на общественно-политическую работу. В основе сомнений была и другая причина. Я стал острее, чем прежде, осознавать, что в деятельности КПСС, возглавляемой быстро стареющим Политбюро, накопилось, мягко говоря, немало недостатков, а Леонид Ильич Брежнев как Генеральный секретарь ЦК, был явно не склонен к серьёзным изменениям в обществе. Многое было неладно и во внутриполитической жизни, и в экономике, а в реальность хрущёвской задумки построить к 1980 году почти готовый коммунизм мало кто верил – в том числе, вероятно, и на самом «верху». Недаром в 1967 году в речи, посвящённой 50-летию Октябрьской революции, Брежнев заявил, что в СССР построено развитое социалистическое общество . О скором коммунизме уже не говорили, но и этот вывод в народе не воспринимался. Раздвоенность в оценках действительности переживали и многие коммунисты, но вынуждены были вести себя «как положено»: как тогда шутили, «колебаться можно было только вместе с линией партии».

Хотя меня и тревожили эти проблемы, приходилось ко всему этому приспосабливаться – тем более, в таком особом, режимном, городе. Но даже в этих условиях и у нас нашёлся человек, который не побоялся высказать своё мнение о некоторых негативных моментах в политической жизни страны. Это был Армен Айкович Бунатян – начальник математического сектора ВНИИП, доктор технических наук и лауреат Ленинской премии, которого многие знали как талантливого руководителя и весьма неординарного человека.

Случилось это 8 декабря 1973 года, на 12-й городской отчётно-выборной партийной конференции, делегатом которой довелось быть и мне. Всё шло как обычно. На конференции присутствовал и представитель обкома партии – заведующий оборонным отделом Василий Владимирович Меренищев, которого я мало тогда знал.

После отчётного доклада 1-го секретаря горкома В. Д. Тарасова начались прения. Тексты выступлений были, как всегда, заранее подготовлены, и мало кто отклонялся от них, а критические оценки не выходили за рамки городской жизни. И вот к трибуне направился Бунатян. Зал сразу же оживился: его выступления всегда вызывали большой интерес.

Деловой раздел его речи, относящийся к работе сектора, занял не более пяти минут. Затем Армен Айкович поднял такие вопросы, которых у нас – да и не только у нас – никто обычно не касался в публичных высказываниях. Переход к этой части выступления он начал так: «Многим известна горькая шутка: большевики сами придумывают себе препятствия, которые затем героически преодолевают». В качестве примера он назвал внедряемые сверху всякого рода почины: соревнование за высокую культуру труда, за безопасный труд, научную организацию труда, социалистический и коммунистический труд и т. п. А между тем, по его мнению, нужно бы всё внимание сосредоточить на одном: обеспечении нормальнойорганизации труда. Ведь бездумное насаждение названных «инициатив» порождает формализм, отнимает массу времени и ничего на самом деле не улучшает! Делается это от недоверия к коллективам и руководителям и от безответственности тех, кто придумывает подобного рода затеи.

Бунатян отметил также, что в эпоху научно-технической революции в центре идеологической работы должна быть творческая личность, что от плакатной, по своей сути, агитации надо переходить к убеждению людей, основанному на умной и точной аргументации. Между тем наша партийная печать, в том числе, и такой массовый журнал как «Коммунист», который должен быть доступен каждому члену партии, зачастую не отвечает этим требованиям. В подтверждение этой оценки Бунатян зачитал чрезвычайно наукообразный и малодоступный для понимания фрагмент из статьи Арнольдова в 16-м номере этого журнала. В ответ в зале раздался откровенный смех (в это время сидящий в президиуме Меренищев что-то сказал Тарасову, а тот подозвал затем кого-то из работников аппарата горкома, находящихся за боковым занавесом; минут через 15 Меренищеву передали этот номер «Коммуниста»).

Далее Бунатян сказал: «Я, наверное, выражу общие чувства, если скажу, что внешнеполитические шаги нашей партии вызывают у нас полное одобрение и гордость. Мне также кажется, что политика партии нашла блестящее выражение в речах Л. И. Брежнева в Болгарии, Индии, Узбекистане и особенно на конгрессе миролюбивых сил в Москве. Нет сомнения, что во всём этом велика роль Брежнева. Поэтому явно неуместным мне кажется тот взрыв славословия в адрес генерального секретаря, который сопровождал его приезд в Ташкент».

(Я помню из телевизионного репортажа, как встречали Брежнева в Ташкенте. Это был будний день, но никто, видимо, не работал. Все и на привокзальной площади и вдоль пути следования кортежа были в национальных одеждах, пели, плясали и расточали безмерную радость. Эти картинки и явно неадекватный вид Брежнева надолго оставили очень негативное впечатление).