Валентина Чемберджи - В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Прекрасно помню бабушку Варю – Варвару Леонидовну Спендиарову – царственную в своей простоте и строгой красоте, с седеющими волнистыми волосами, уложенными в пучок, представительную женщину, мудрую, добрую, строгую. Шестеро детей (четыре дочери и два сына) так же, как и все остальные, слушались ее беспрекословно. У меня сохранились детские фотографии ее очаровательных дочек вместе с папой. Девочки в каких-то сказочных кружевных платьицах, в локонах и лентах, и папа в неизменной белой матроске.

Эти девочки и в детстве и уже после папиной смерти были неизменными участницами моей жизни – тетя Ляля, тетя Марина, тетя Таня и (меньше) тетя Мира. Все были красавицами и, что удивительно, совершенно непохожими друг на друга.

Они и в квартиру нашу входили по-разному: тетя Ляля вступала, тетя Марина вплывала, тетя Таня впархивала, а тетя Мира вламывалась.

Тетя Марина, рыжеволосая, голубоглазая, романтическая красавица, учила Светлану Сталину пению (об этом я знала по рассказам) и на всех перекрестках громогласно и непрестанно каждому встречному и поперечному поносила своего папашу, за что по статье «индивидуальный террор» получила положенный срок и угодила в лагеря. Она заведовала там художественной самодеятельностью. Марина Александровна учила зэков петь, и они ее обожали. А когда она была реабилитирована, то, вернувшись в Москву, в первом же троллейбусе, в который втиснулась, встретила своего мужа, посаженного вслед за ней, – Виктора, и он тогда же, прямо в троллейбусе, сказал ей, что за это время женился на другой женщине, с которой подружился «у себя» в лагере.

Тетя Марина отличалась каким-то Богом данным ей чувством отсутствия преград – беспрепятственности в осуществлении своих намерений. Она действовала как таран, ничего никогда не откладывая. Но эта ее «тараническая» деятельность всегда была направлена на добро. Я бы не назвала ее оптимисткой, потому что это слово слишком бледно в сравнении с несколько абстрактной убежденностью тети Марины в повсеместной победе справедливости и добра.

Очень явственно, будто сама была свидетельницей, помню этот рассказ о троллейбусе, Викторе, лагере, помню непривычный облик жалким образом одетой тети Марины и, как мне показалось уже тогда, полное несоответствие рассказываемого сиянию ее голубых глаз. Кстати говоря, она уже было начала высказывать свои обычные филиппики в адрес отца народов, но тут мама на всякий случай быстро отвлекла ее.

Тетя Марина стряхнула с себя прошлое, вышла замуж за армянина по имени Сюзан, что уже само по себе привлекает внимание, написала и издала в серии ЖЗЛ книгу о своем отце – Александре Афанасьевиче Спендиарове. Открыла в Ялте музей, посвященный ему. Вряд ли все это было так уж легко, но перед тетей Мариной рушились все препятствия. Кстати, о некоем благоволении к ней высших сил, снабдивших ее таким характером, говорит такое маленькое происшествие. В конце войны или сразу после войны мы с папой и мамой снимали на лето пол-избы в деревне Чиверево на Московском водохранилище, куда из «далеких» Химок (так называли тогда нынешний Речной вокзал) плавали катера, названные в честь наших знаменитых летчиков: Беляков, Байдуков, Чкалов, Громов. Деревня Чиверево, живописно расположенная на высоком речном берегу, была предпоследней остановкой перед конечной – Тишковом. Вот туда, в Чиверево, приехала к нам как-то тетя Марина, пошла с нами купаться и уронила в песок свое обручальное кольцо (наверное, еще с Викторовых времен – толстое, червонного золота). Поохала и пошла с нами домой. На другое утро она сказала мне: «Послушай, девочка, сходи, пожалуйста, на берег, поищи, может быть, найдешь мое кольцо». Я отправилась на речку, недоумевая и не представляя себе, где и как искать кольцо. В песке! Все же я послушно нашла «вчерашнее» место, и в первой же зачерпнутой горсти сверкнуло кольцо. Такое могло произойти только с кольцом тети Марины.

Лето в Чивереве запомнилось мне очень яркими картинками. Этим летом папа часто приезжал к нам в нашу деревенскую избу. Тогда же в этой деревне жил и заядлый яхтсмен композитор Голубенцов, поселившийся здесь, потому что широкие просторы Московского водохранилища позволяли ему много времени проводить на яхте. Папа, близко с ним знакомый, взял меня однажды покататься на ней. Очень хорошо помню его в тот момент, сильного, бешено темпераментного мужчину с каким-то даже опасным блеском в глазах, ловкого, умелого, склонного к риску. Тогда же он раз и навсегда разрешил проблему моего обучения плаванию: поднял меня на руках и бросил в воду. Папа прекрасно плавал, так что в случае чего мгновенно вытащил бы меня, но я и сама тут же выплыла и с тех пор никогда не боялась воды. Папа и Голубенцов были очень довольны моим поведением и научили кое-каким операциям в управлении яхтой. Удивительный был день. И папа – стройный, с правильными чертами породистого и интеллигентного лица, выразительно очерченными полными губами, носом с горбинкой, веселыми, темными глазами за стеклами очков, высоким лбом и, главное, этой бьющей через край захваченностью, вовлеченностью. Таким я его уже не видела больше никогда.

Отбив у меня страх перед стихией воды, папа однажды очень пожалел об этом. За год до его смерти я отважно отправилась плавать в Балтийском море во время сильного волнения и чуть не утонула, меня спасли местные латышские красавцы. Как же папа возмущался мной, как доказывал мне всю безнравственность моего поступка, долго не мог простить меня.

Все сестры были совершенно разными. Замечательная поэтесса и талантливая переводчица Татьяна Спендиарова, тетя Таня, порывистая, темпераментная, худенькая, легкая, с маленькой, гладко причесанной темной головкой с пучком сзади, с мелкими, идеально правильными чертами лица, черными, живыми, горящими глазами, кулинарка, хранительница традиций – «наполеон», куличи, пасхальные яйца – живет в моей памяти человеком умиления. Но умиления действенного. Скажем, ее умилили стихи Овсея Дриза, тут же она вступала с ним в близкое знакомство, помогала ему всем, чем могла, будучи известным членом Союза писателей. Он уже и сам как личность умилял ее, она начинала обожать не только его стихи, но и самого поэта, что обычно вызывало у окружающих активное чувство протеста, в данном случае и против стихов, и против поэта – Овсея Дриза. (Восторженность тети Тани часто ослепляла ее, и она бывала жестоко наказана за свою безоглядную доверчивость и преданность.) Но вот появлялась книжка: «Овсей Дриз. Стихи. Перевод с еврейского Татьяны Спендиаровой». И можно было заплакать над этими стихами. Слезами умиления и восторга.

– Зара! – кричала тетя Таня, впархивая на порог квартиры (она никогда не предупреждала о своем приходе). – Бросай все и иди сейчас же сюда! Ты только посмотри, послушай, какую прелесть я принесла. Некогда?!! Бросай немедленно? Ты в жизни ничего подобного не видела (коронная фраза тети Тани). Зара, ты меня слышишь? Иди сюда немедленно! Слушай.