Эндрю Ллойд Уэббер - Снимая маску. Автобиография короля мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера

Я признаю, что именно благодаря мамины урокам фортепиано я получил базовые музыкальные знания. Беда лишь в том, что их было слишком много. И была это несчастная скрипка.Мамина идея заключалась в том, что я выйду на международную сцену и прославлюсь как сверходаренный юный скрипач в стиле Иегуди Менухина. Ее надеждам было не суждено сбыться.

Следующим инструментом из шкафа была валторна. Признаться, дуть было лучше, чем пилить. И двенадцатилетнему мне нравилось играть на этом эволюционировавшем охотничьем инструменте. Но именно тогда наступил кризис. Мамино стремление заставить меня постоянно совершенствоваться на музыкальном поприще привело меня к полному неприятию сонаты для валторны Пауля Хиндемита. Я где-то прочитал, что Хиндемит разработал ряд теорий о значении начинающих музыкантов. Моя же теория заключалась в том, что некоторые его композиции были созданы, чтобы такие инструменталисты, как я, покончили с музыкой раз и навсегда. И в моем случае, Хиндемит достиг небывалого успеха. После попытки сыграть его сонату, я положил валторну в футляр, где она и лежит по сей день.

Очевидно, мама в своих стремлениях переключилась с отца на меня. Но, чтобы понять почему, вам нужно узнать кое-что о моем отце. Билли Ллойд Уэббер был мягким человеком, который испытывал трепет перед властью в любом виде. Однажды он спрятался в шкафу, потому что случайно вызвал пожарных. Тогда бабушка забыла про курицу в духовке, и дым заполнил всю квартиру. Отец был уверен, что его внесут в особый список людей, злоупотребляющих службами экстренной помощи.

Семья Билли была из рабочего класса. Его отец был водопроводчиком и страстным музыкантом-любителем. Как и многие его современники, дедушка пел в разных церковных хорах. И мой отец был погружен в позднюю хоровую традицию Высокой церкви девятнадцатого века, любимую англокатолическими организациями, где дедушка упражнялся в пении. В детстве отец получил несколько музыкальных стипендий. В беспрецедентно юном возрасте он был удостоен премии Королевского колледжа музыки. Он также стал самым молодым в истории органистом и хормейстером в Церкви Святого Киприана. Но, несмотря на многочисленные таланты, отец и мухи не мог обидеть. Все, чего он хотел, – это приятной и тихой рутины.

К тому времени, когда мне исполнилось десять лет, отец начал все больше увлекаться своими академическими ролями, такими как профессор композиции в Королевском музыкальном колледже. В 1959 году он стал руководителем Лондонского музыкального колледжа, что ознаменовало конец его устремлений в качестве композитора.Ему казалось, что его произведения идут вразрез с временем, и он все чаще писал «легкую музыку» под псевдонимом или музыку для любительских церковных хоров. Маму приводило в ярость подобное отсутствие каких-либо амбиций. Тем не менее, она всегда настаивала, чтобы я слушал отцовские кантаты и хоралы, особенно первое исполнение. Даже Джулиан, который едва ли был достаточно взрослым, слушал произведения отца. Но со временем новых композиций становилось все меньше. И, казалось, отец вовсе перестал писать. По крайней мере, мы так думали. Но после смерти отца Джулиан обнаружил тайник с произведениями, которые никогда не исполнялись. Некоторые из них были невероятно хороши.

Три великие страсти – живопись, музыкальный театр и архитектура, – впоследствии сформировавшие мою жизнь, дали знать о себе довольно рано. Моя любовь к архитектуре началась, едва я себя помню, со странной романтической одержимости разрушенными замками и аббатствами. К моему отрочеству это увлечение переросло в любовь ко всем видам архитектуры. Возможно, меня привлекала неизвестность и таинственность – в ДНК семьи Ллойд Уэббер нет визуальных искусств.

В случае с театром и поп-музыкой все намного проще. В нашей семье была традиция: каждый год мы ходили на рождественское представление в Лондон Палладиум [2] Уникальное британское театральное развлечение для всей семьи, которое восходит к девятнадцатому веку. Его популярность совершенно необъяснима для не британцев. . Меня восхищало абсолютно все. В те дни Палладиум был синонимом популярного эстрадного театра. Все звезды играли там. Представление соединяло в себе знаменитостей, грандиозные декорации, современные популярные песни. Все это составляло хитроумный микс для пятилетнего ребенка. В одном из таких представлений была линия Алладина, которую я до сих пор люблю:

Алладин потирает лампу. Из нее появляется джин:

– Чего желаете, повелитель?

– Желаю услышать, как Альма Коган поет «Sugar in the Morning».

Занавес поднимается, а за ним Альма Коган поет «Sugar in the Morning».

Очень скоро я построил свой первый игрушечный театр. Это была горячо любимая версия игрушечного театра Поллока, которая в итоге стала большой конструкцией из кирпичей, нареченной «Харрингтон Павильон». За годы технические амбиции выросли до такой степени, что в театре появилась вращающаяся сцена, сделанная из старого проигрывателя. Эта идею я собезьянничал из известной заключительной сцены телевизионной передачи Sunday Night в Лондон Палладиум. Все звезды выстраивались в линию на вращающейся сцене легендарного Палладиуума и махали на прощание миллионам британских зрителей. Для британцев это шоу 1950-х – начала 1960-х было таким же значимым, как Шоу Эда Салливана для американцев. Каждое утро я щипаю себя, потому что до сих пор не верю, что теперь владею театром, который открыл для меня этот мир.

Лондон Палладиум вдохновил меня на рождественское представление, и концертные сезоны не долго продержались в «Харрингтон Павильон». На рождественских каникулах в 1958 году я впервые столкнулся с мюзиклами. Я посмотрел «Мою прекрасную леди» и «Вестсайдскую историю», а также фильмы «Жижи» и «Юг Тихого океана». Все это за четыре поворотные в моей жизни недели. В том же 1958 году в нашей квартире на Харрингтон-роуд появился первый долгоиграющий граммофон. С ним появилась пластинка «Щелкунчик» Чайковского. К сожалению отца, на другой стороне пластинки была «Любовь к трем апельсинам» Прокофьева, чье славное хаотичное вступление очень нравилось нам с Джулианом. Мы с наслаждением танцевали на наших кроватях под знаменитый марш. Тогда зародилась моя любовь к Прокофьеву, которого я считаю одним из величайших мелодистов двадцатого века.

«Моя прекрасная леди» была сенсацией в Лондоне на протяжении 1958 года. Легендарный мюзикл по «Пигмалиону» Бернарда Шоу увидел свет на Бродвее двумя годами ранее и был сопровожден восторженными отзывами. За исключением одного, о котором мне рассказал Алан Джей Лернер. Отзыв был опубликован в еженедельнике Variety, и в нем говорилось, что в мюзикле нет запоминающихся песен.