Эндрю Ллойд Уэббер - Снимая маску. Автобиография короля мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера

В конце началось нечто невообразимое. Мальчишки кричали: «Ллойди, Ллойди!» Я больше не был зубрилой, я стал Эндрю. Я стал Эндрю благодаря музыке.

БЫЛО БЫ СЛИШКОМ ПРОСТО написать здесь, что именно в тот момент я понял, что музыка – это мое призвание. Это не так. Музыка была невероятно важной частью моей жизни, моим убежищем, но она не была моей главной страстью. Я ровно в такой же степени был влюблен в архитектуру, а живопись занимала почетное третье место в моем сердце.

Моя любовь к разрушенным замкам и церквям возникла достаточно рано, о чем говорят альбомы, собранные, когда мне не было и шести лет. Они состоят из путеводителей, открыток и совсем детских записей о церквях и замках в окрестностях Саутгемптона и Портсмута. Я интересовался именно этими местами, потому что там, в типичном для двадцатого века доме, одном из тех на южном побережье, что должны быть немедленно снесены, жила папина сестра Марли.

Я почти уверен, что моя страсть к архитектуре пробудилась в Вестминстерском аббатстве. Несколько лет назад я был приглашен на очень важную встречу, где обсуждали будущее аббатства. Тогда декан аббатства предъявил письмо, найденное местным архивистом. Письмо было от семилетнего меня, в нем я предлагал передать свои скромные накопления фонду аббатства. «Какой одаренный ребенок» – было написано на лицах собравшихся за столом.

Впоследствии я много раз обсуждал сотрудничество с аббатством, но они всегда пропускали мимо ушей мои указания на то, что люстры, висевшие в церкви в 1960-х, были варварски проданы какому-то отелю в Вегасе.

Я всегда буду благодарен родителям за то, что они потворствовали всем моим детским одержимостям. Каждые каникулы мы ездили в те места, где были здания, на которые я хотел взглянуть. Одно лето мы провели в съемном доме рядом с огромным сталелитейным заводом в Порт-Толботе в Уэльсе. Просто я очень хотел провести время в аббатстве Маргам, где, кстати, есть прекрасная оранжерея.

Самые лучшие каникулы я провел в Йоркшире. Ваше сердце должно быть сделано из йоркширского гранита, чтобы его не пленили потрясающие развалины Фаунтинского аббатства. Моим любимым было аббатство Ривол. Как выглядело это место до того, как прихвостни Генриха VIII развалили средневековый шедевр? Воображение бушует. Виды аббатства, открывающиеся из славного парка середины восемнадцатого века, – это Англия в своем райском обличии.

Что не было райским, так это один случай, который я до сих пор не могу пережить. Родители однажды взяли меня и Персея в Ричмонд Касл. Там было достаточно мало людей, так что мама спустила кота с поводка. Внезапно с диким шумом в замок ворвалась целая орава курсантов из местного военного лагеря. Они увидели нашего кота и погнались за ним по винтовой лестнице одной из башен. Отец, конечно же, пытался защитить Персея. Даже сейчас я испытываю некоторый страх перед военными. Конечно, в юности это усугублялось боязнью призыва, который все еще действовал в Британии в то время. А десять лет спустя я всем сердцем сочувствовал американским призывникам во время войны во Вьетнаме.

Тем жарким летом 1955 года этот инцидент и устрашающие заголовки к статьям о Суэцком кризисе поселили в моей голове пугающие мыли о том, что однажды я вместе со своим маленьким театром и средневековыми зданиями буду уничтожен дикой неконтролируемой силой. Это был первый раз за все каникулы, когда я молился перед сном.

Очень скоро театры пополнили список аббатств, соборов, поместий и всего того, что я так любил в детстве. В 1950-х появились первые телевизоры. И театры, которые были неотъемлемой частью довоенной жизни Британии, превратились в унылые бесполезные остывающие трупы. Театр за театром сдавались на милость неприятеля. Но я находил их тяжелое положение неотразимым. Некоторые театры буквально превратились в руины.

Помню, как залезал в заброшенный театр Bedford в лондонском Камдене. Этот театр был прославлен в начале двадцатого века художником Уолтером Сикертом, который нарисовал его ярким и полным жизни. Но в мое посещение дождь лился через отверстие в прохудившейся крыше… Спустя два года все это превратилось в одно лишь воспоминание.

Некоторые счастливчики избежали смерти, будучи превращенными в телестудии. Челси Пэлас был как раз одним из них. Я был там на записи популярного тогда комедийного сериала «The Army Game». Зрительный зал был поднят до уровня сцены и превращен в огромный плоский пол, по которому вокруг крохотных съемочных площадок перемещались огромные камеры.

В конце 1950-х такие шоу стали показывать в прямом эфире. На некоторое время и «Харрингтон Павильон» превратился в телестудию. Но здравый смысл победил достаточно быстро, и новый театральный сезон был открыт грандиозным мюзиклом «The Weird Sisters» по «Макбету».

Сейчас Челси Пэлас превратился в очередной торговый центр. Но что бы театральный продюсер поставил в таком замечательном месте теперь?

И ВСЕ ЖЕ была программа, поразившая меня по-настоящему – воскресное ночное рок-н-ролл шоу «Oh Boy!». Его неоспоримое преимущество было в том, что его снимали в театре. В прекрасном старом театре Хакни Эмпайр, по невероятному совпадению спроектированном тем же архитектором, что работал над Лондон Палладиум, Фрэнком Мэтчемом. Шоу снимал режиссер Джек Гуд, который впоследствии спродюсировал «Поймай мою душу», рок-драму по «Отелло». Гуд использовал в шоу зрителей, как будто они были частью съемочной группы. Камеры то и дело перескакивали со сцены на кричащих в исступлении девушек, которые приветствовали британских звезд под псевдонимами вроде Дикий, Неудержимый, Яростный. Невероятной была аккомпанирующая группа Lord Rockingham’s XI с их хитроумной хореографией. Я уверял маму, что Брамс будет намного убедительнее, если классические оркестры будут делать нечто подобное. Годы спустя Клифф Ричард рассказал мне, как подготавливалось каждое шоу, и как все было срежиссировано вплоть до самых мелочей.

Шоу «Oh Boy!» произвело неизгладимое впечатление на меня. С его появлением рок-н-ролл стал синонимом музыкального театра, и «Харрингтон Павильон» вскоре оказался в пылу рок-постановок.

К тому времени, как мой возраст стал двузначным, Джулиан превратился в гения полуразмерной виолончели. Слово «вундеркинд» перекрывало любой шум на Харрингтон-роуд 10, и неудивительно, что мама полностью переключилась на моего младшего брата.Несмотря на это мы оба поступили в субботнюю детскую школу в Королевском музыкальном колледже. Я – со своей сияющей валторной.

Но, как мама и опасалась, я был в лучшем случае проблемой, если не катастрофой. Так что она плюнула на мою академическую карьеру, а за ней и я, воодушевившись эпизодом со школьным концертом. Мысли обо мне как о самом юном королевском стипендиате в Вестминстерской средней школе испарились без следа. Я даже не пробовал участвовать в стипендиальном конкурсе под названием «The Challenge». Маминым единственным утешением было то, что я поступил в Вестминстер в двенадцать лет, на целый год раньше, чем другие дети. Тем временем, я все чаще бывал в компании своей восхитительно озорной тетушки Ви.