Леонид Млечин - Путин

Но если речь идет о высокопоставленном лице, разве не обязаны органы госбезопасности немедленно, еще до окончания проверки, которая потребует времени, сообщить президенту, что у одного из высших чиновников государства возникли серьезные проблемы?

– Мы не обязаны это делать и не делаем, – твердо ответил бывший директор ФСБ, – потому что неизвестно, чем закончится проверка, а доклад президенту повлечет за собой, если пользоваться старой терминологией, некоторое поражение в правах. К человеку будут относиться с сомнением: на него что-то есть у ФСБ. Это абсолютно неправильно и незаконно. Я всегда старался этого избегать. Вот если имеются документы, подтверждающие его вину, тогда следует докладывать президенту.

Когда возникло дело Скуратова, Федеральную службу безопасности уже возглавлял Путин. Владимир Владимирович с самого начала вошел в узкий круг людей, которые принимали важнейшие решения. Его предшественник на посту директора ФСБ Николай Ковалёв не был допущен в этот круг, у него не сложились личные отношения ни с президентом, ни с его ближайшим окружением…

Чем же Скуратов вызвал недовольство в Кремле?

Сам он полагает, что причиной стали слишком активные действия его подчиненных. Прокуратура занималась такими громкими делами, как злоупотребления при реставрации кремлевских помещений (этим ведало Управление делами президента во главе с Павлом Павловичем Бородиным), сомнительные финансовые операции в «Аэрофлоте» (в этом обвинялись соратники Бориса Абрамовича Березовского), деятельность частной охранной компании «Атолл», которую заподозрили в незаконном прослушивании разговоров видных политиков…

Скуратов рассказывал, как за месяц до описываемых событий, в начале января 1999 года, пришел к главе правительства Примакову:

«Мы всегда общались с ним без всяких проблем, стоило мне поднять телефонную трубку, – он ни разу не отказал во встрече, всегда находил время. И всегда разговор с ним был очень откровенный, я всегда получал у него поддержку. А последняя встреча оставила какое-то невнятное ощущение. Словно бы Евгений Максимович что-то недоговаривал».

Скуратов сказал главе правительства:

– Я возбуждаю уголовное дело против Березовского.

– В связи с чем? – спросил Примаков.

– В связи с тем, что Березовский прокручивает деньги «Аэрофлота» в швейцарских банках. Прошу вашей поддержки, прежде всего политической.

Примаков ответил:

– Обещаю!

Когда швейцарский прокурор, знаменитая Карла дель Понте, не могла получить российскую визу, Скуратов позвонил Примакову:

– Евгений Максимович, будет большой ошибкой, если вы откажете госпоже дель Понте во въезде в Россию. Визит срывается.

– Впервые об этом слышу, – ответил Примаков, – сейчас свяжусь с Ивановым, узнаю, в чем дело.

Разговор с министром иностранных дел Игорем Сергеевичем Ивановым состоялся. Визу дали. Неукротимая Карла дель Понте привезла в Москву материалы, относящиеся к «Мабетексу» (это швейцарская компания, которую наняло Управление делами президента для ремонта кремлевских помещений), компании «Андава» (дело «Аэрофлота»), «Меркате-трейдингу»…

Коллеги, впрочем, полагали, что генеральный прокурор слишком внимателен к политической конъюнктуре. Скуратов не знал, как сложится все в будущем, и держался отстраненно, поэтому в Кремле не считали, что могут на него положиться.

«У Юрия Ильича редкостное чувство грядущих перемен, – вспоминал тогдашний министр юстиции. – Задолго до того, как былые соратники побежали с корабля „бесперспективного“ Ельцина, Юрий Ильич сделал выбор. Служить слабому, полагаю, он не станет ни при каких обстоятельствах».

Тогда в Кремле решили избавиться от Скуратова, пустив в ход кассету. Это были очень тяжкие месяцы для Ельцина. На ключевой должности генерального прокурора – на случай непредвиденных обстоятельств – хотелось иметь надежного союзника.

Сконфуженный Скуратов тут же, в кабинете Бордюжи, написал заявление:

«Уважаемый Борис Николаевич!

В связи с большим объемом работы в последнее время резко ухудшилось состояние моего здоровья (головная боль, боли в области сердца и т. д.). С учетом этого прошу внести на рассмотрение Совета Федерации вопрос об освобождении от занимаемой должности генерального прокурора РФ.

Просил бы рассмотреть вопрос о предоставлении мне работы с меньшим объемом».

Вернувшись домой, Скуратов немного успокоился. Решил взять тайм-аут и подумать. Позвонил лечащему врачу и сказал, что ему нужно лечь в больницу. Просьбу удовлетворили незамедлительно. К высокопоставленным пациентам медики невероятно внимательны.

Ельцин тем временем подписал заявление Скуратова об отставке. Но Юрий Ильич уже отказался от своего заявления и сказал Бордюже, что остается на посту генерального прокурора.

Скуратов вспоминал, как ему в больницу позвонил Примаков:

«Человек умный, информированный, сам проработавший много лет в спецслужбах, он прекрасно понимал, что телефон прослушивается, поэтому не стал особенно распространяться и вести длительные душещипательные беседы».

Евгений Максимович, по словам генпрокурора, спросил: – Юрий Ильич, надеюсь, вы не подумали, что я сдал вас?

– Нет!

– Выздоравливайте!

В Кремле рассчитывали, что Скуратов уйдет тихо. Как в свое время министр юстиции Валентин Ковалёв, которого сфотографировали во время такого же рода банных развлечений. Но за Ковалёва даже товарищи-коммунисты не вступились. А Скуратов перешел в контратаку: говорил, что его преследуют по политическим мотивам, мешают расследовать громкие коррупционные дела в президентском окружении. И у него появились союзники.

Семнадцатого марта 1999 года Совет Федерации обсуждал вопрос об отставке Юрия Скуратова с поста генерального прокурора. Сенаторы высказались против! Тогда Кремль пошел ва-банк. Ночью по российскому каналу показали кустарно сделанный порнофильм – кажется, впервые за всю историю отечественного телевидения.

Утром Скуратов приехал к Ельцину. Присутствовали глава правительства Примаков и директор Федеральной службы безопасности Путин.

Ельцин твердо сказал Скуратову:

– В такой ситуации я с вами работать не намерен и не буду.

Путин добавил:

– Мы провели экспертизу, Борис Николаевич, кассета подлинная.

Ельцин произнес с нажимом:

– Надо написать новое заявление об отставке.

– Но Совет Федерации же только что принял решение, – возразил Скуратов.

– На следующем заседании Совет Федерации рассмотрит новое заявление.

«В разговор включился Примаков, – вспоминал Скуратов. – Но он говорил мягко, без нажима – Евгений Максимович как никто понимал ситуацию, но понимал и другое: его пригласили для участия в этом разговоре специально, чтобы связать руки – ему связать, не мне, чтобы он потом не мог влиять на историю со мной с какой-то боковой точки зрения».